Александр Абрамов - Всадники ниоткуда. Рай без памяти. Серебряный вариант [сборник; litres]

И Борис Аркадьевич не промахнулся.

– Меня убедила одна его фраза. – Он только локтем показал на моего визави. – «Мы оба настоящие». Помните? Наш Юрка и вообще никто из нас никогда бы так не сказал. Каждый был бы убежден в том, что настоящий – это он, а двойник – модель, синтезация. Наши антарктические двойники, смоделированные очень точно, рассуждали бы так же: они ведь не знали, что они только модель человека. А один из этих двух знал. И то, что он – модель, и то, что модель, по существу, неотличима от человека. Только он и мог так сказать: «Мы оба настоящие». Только он.

Раздались хлопки: аплодировал «анти-я».

– Браво, Борис Аркадьевич! Анализ, достойный ученого. Возразить нечего. Я действительно модель, только более совершенная, чем вы, сотворенные природой. Я уже говорил это Юрке. Я свободно принимаю импульсы его мозговых клеток, проще говоря – знаю все его мысли, и таким же образом могу передавать ему свои. И память у меня тоже не ваша, не человеческая. Ирина сразу поняла это – здесь я тоже промахнулся, не сумел скрыть. Я действительно в точности помню все, что делал, говорил и думал Анохин, все годы его жизни – и в детстве, и вчера, и сегодня. И не только. Я помню все, что прочитал и услышал он за последнее время, иначе говоря – всю полученную и обработанную им информацию о розовых «облаках» и об отношении человечества к их появлению и поведению. Я знаю наизусть все проштудированные Анохиным газетные вырезки о парижском конгрессе, могу процитировать от слова до слова любое выступление, реплику или разговор в кулуарах, каким-либо образом дошедший до Анохина. Я помню все его беседы с вами, Борис Аркадьевич: и в реальной действительности, и в синтезированном мире. И самое главное, я знаю, зачем понадобилась моя суперпамять и почему она связана со вторичной синтезацией Анохина.

Теперь я смотрел на него почти с благодарностью. Мучитель исчез, появился друг, собеседник, попутчик в незнаемое.

– Значит, вы с самого начала знали, что синтезированы? – спросил Зернов.

– Конечно.

– Знали, когда и как?

– Не совсем. С первого мгновения, как я очнулся в кабине «Харьковчанки», я уже был Анохиным, но знал и о том, что он существует помимо меня, и о том, что отличает нас друг от друга. Я был запрограммирован иначе и с другими функциями.

– Какими?

– Прежде всего явиться и рассказать вам.

– О чем?

– О том, что вторичная синтезация Анохина связана с полученной и обработанной им информацией об отношении человечества к феномену розовых «облаков».

– Почему для этой цели был избран Анохин?

– Может быть, потому, что он был первым, чей психический мир изучен пришельцами.

– Вы сказали «может быть». Это ваше предположение?

– Нет, оговорка. Я это знаю.

– От кого?

– Ни от кого. Просто знаю.

– Что значит «просто»? Из каких источников?

– Они во мне самом. Как наследственная память. Я многое знаю вот так, ниоткуда. О том, что я модель. О своей суперпамяти. О двух Анохиных. О том, что я должен сохранить и передать всю полученную им информацию.

– Передать кому?

– Не знаю.

– Пришельцам?

– Не знаю.

– Не могу разобраться в ваших «знаю» и «не знаю». – Тон Зернова уже приобретал оттенки несвойственного ему раздражения. – Давайте без мистики.

– Какая же это мистика? – снисходительно усмехнулся мой «анти-я». – Знание – это качество и количество полученной и переработанной информации. Мое знание запрограммировано, вот и все. Я бы назвал его субзнанием.

– Может быть, подсознанием? – поправил Зернов.

Но двойник отклонил поправку.

– Кто знает процессы, происходящие в подсознании? Никто. Мое знание неполно, потому что исключает источники, но это знание. Что такое субсветовая скорость? Почти световая. Так и мое субзнание – нечто противоположное суперпамяти.

– А что вы знаете, кроме того, что вы модель? – вдруг спросила Ирина.

Мне показалось, что я в зеркале улыбнулся с этакой стиляжьей развязностью. Но это был он, конечно. И ответил он в той же манере:

– Например, то, что я влюблен в вас ничуть не меньше Юры Анохина.

Все засмеялись, кроме меня. Я покраснел. Почему-то я, а не Ирина.

А она продолжала:

– Допустим, что Юра влюблен. Допустим, что он даже собирается жениться на мне и увести с собой. А вы?

– И я, конечно.

Я не мог бы сказать этого с большей готовностью.

– А куда?

Последовало молчание.

– Что вы сто́ите против Юрки, – не без жалости в голосе спросила Ирина. – Вы же пустышка. Они дунут – и вас нет.

– Но я что-то предчувствую… что-то знаю иное.

– О чем?

– О моей жизни за пределами психики Юры Анохина.

– А разве есть она, эта жизнь?

Мой двойник впервые мечтательно, может быть грустно даже, о чем-то задумался.

– Иногда мне кажется, что есть. Или вдруг что-то или кто-то во мне говорит, что будет.

– Что значит «что-то» или «кто-то»? – спросил Зернов.

– То, что запрограммировано. Например, уверенность в том, что самым близким к истине было выступление не ученого, а фантаста на парижском конгрессе. Или, например, убежденность, что догадка Зернова о контактах верна. И еще ощущение, что нас все-таки не совсем понимают – я говорю «нас» как человек, не сердитесь, я ведь не розовое «облако», – ощущение, что многое в нашей жизни и в нашей психике еще остается для них неясным, требует изучения, что изучение будет продолжаться. Не спрашивайте, где и как, – не знаю. Не спрашивайте, что делается под куполом, – не видел. Вернее, видел глазами Анохина. А твердо знаю одно: как только выскажу все это вам, запрограммированные функции выключатся. Извините за терминологию: я не кибернетик. И тогда меня позовут. – Он улыбнулся. – Уже зовут. Прощайте.

– Я провожу тебя, – сказал я.

– И я, – присоединился Вано. – Охота на «Харьковчанку» взглянуть.

– Ее уже нет. – Юрий Анохин-второй отворил дверь в тамбур. – Не провожайте. То, что со мной произойдет, вы знаете: Юра это уже заснял. – Он грустно улыбнулся. – Я пока еще человек, и мне, пожалуй, было бы неприятно такое любопытство.

Он вышел и уже из-за двери помахал мне рукой.

– Не сердись. Юрка, за мистификацию. Или за розыгрыш – как тебе больше нравится. А с пари не обманываю. Еще скажу тебе, что обещал, как условились.

Никто долго не решался заговорить после его ухода. Дыхание смерти, где-то поджидавшей на ледяной дороге, казалось, проникло и к нам. Что ни говори о моделировании и синтезации, а он все-таки был человеком!

– Жалко, – вздохнул наконец Толька, – наверно, они уже летят…

– Брось, – остановила его Ирина, – не надо.

Но молчать уже не хотелось.

– Случится такое, опять запсихуешь, – скривился Вано, должно быть вспомнив свое приключение в Антарктике, и прибавил смущенно: – А я тебя поначалу и не узнал, Юрка. Мне тот посмышленее показался.