Борис Прохоров - Костер для сверчка

Четвертая сторона лишь смутно догадывалась о намерениях первых трех. Сельчане опасались всех. Хотелось власти законной, по-мужицки понятливой, не слишком тягостной. Иной раз мыслилось, что во власти вообще нет нужды. Поскольку все последние ее представители были суматошны, ни на грош не соображали в крестьянском хозяйстве и все как один напоминали того цыгана: «Хозяйка, а хозяйка! Дай водицы напиться. А то, так есть хочется, что аж переночевать негде». Белые уже реквизировали по возможности. Бандиты ухватывали, что придется, с шерстью и мясом. Партизаны утверждали — им сознательный мужик отдаст сам, по потребности. Обитатели села никому ничего не хотели отдавать. И своей волей подавали, только батюшке.

...Коляныч засады не ожидал. Оттого испугался сильно. Испуг перешел в ужас, когда он признал главаря бандитов, выскочивших наперерез старику. Тот улыбался, глядя на застывшего столбом пасечника. Поглаживая левой, в цветастой приличной женщине варежке, рукой заиндевелый ствол нагана.

Появление бандитов было необъяснимым. К манохинцам лыжник шел иной дорогой. Обратный путь распадком он выбрал обдуманно. Похожее советовал и Павел Пантелеевич, чтобы сбить с толку охотников Посельского. Проследить Коляныча по дороге в отряд тоже не могли: весь день поддувал свежий ветерок и лыжню от пасеки быстро замело...

Колдобины измучили путника. Носки лыж без конца спотыкались о трухлявые, притаенные снежной зимой пни, о крест-накрест поваленные осиновые стволы, убитые избытком летней влаги, наскакивали на гребни болотных кочек... На появившиеся перед ним фигуры лыжник отреагировал с опозданием. Опомнившись, он кинулся влево через ручей.

Еще была возможность уйти. Достаточно вбежать на противоположный берег, а там, будучи прирожденным лыжником, он запросто оставил бы позади любого — тех же бандитов, не удосужившихся встать на лыжи и теперь черпающих снежную крупу унтами.

— Стой! Стой, сука! — унтер оказался проворней. Блестящее лезвие штыка сверкнуло у глаз беглеца.

— Снимай унты, отбегался. — Резкая боль пронзила Колянычеву челюсть, рысья шапка отлетела в снег.

— А-а-а! старый бурундук...

Чувствовалось, дезертиру не терпелось разделаться со стариком. Бандит дрожал в азарте. Поигрывал, штыком. Бесноватые глаза высматривали подходящее, место на теле обреченного, дабы, покончив с ним, не испортить добротной одежды.

— Не трогать! — улыбка главаря расширилась. Но поза оставалась угрожающей, и не располагала к веселью.

— Сказано — не трогать! Нам с дедом о многом следует потолковать...

— Признал меня, дедушка? — к Колянычу.

Пойманный судорожно всхлипнул:

— Как не признать. — Выпалил. — Разбойник!

— Удивил ты меня, старик. Удивил и обрадовал. Странную историю мне про тебя рассказывали. Очень странную. Невероятную... Смягчился:

— Мы погорячились с тобой... тогда. Так ты извини. Коня я тебе возмещу. Конечно, жеребец твой — дрянь жеребец. Но получишь, как за арабского скакуна — слово! Бандит перешел на вкрадчиво-насмешливый тон. — Ко всему гарантирую, что ни Посельский, ни рожновские головорезы не прознают, куда и к кому ты бегал с харчами.

Черные загоготали.

— Ведь Посельский диковат натурой. Он, бывший мой знакомец, может расстроиться из-за твоего непослушания. Вот и получается, крути не крути, а нам с тобой надо договориться... Внезапная разговорчивость главаря удивила черных.

Они сообразили — пришел конец сидению в землянке.

...Удачный для бандитов день, для милиции оказался вовсе счастливым.

След от лыж старого пасечника, как надеялся Манохин, да и сам Коляныч, почти на всем протяжении замело. Сохранилась видимой самая малость.

По логам белые языки поземки не сумели дотянуться до лыжни. Куски ее отчетливо выделялись в тусклом свете короткого дня. Вот этих уцелевших отпечатков и хватило для опытных таежников.

Посельского обнадеживало то, что лыжня тянулась и тянулась, нигде не раздваиваясь. Выходит, старик до сих пор находился там, куда направился с утра. Было бы скверно, если он заметил милицию на обратном пути и успеет предупредить бандитов. Именно бандитов. Прапорщик не видел никакой разницы между черными и манохинцами. Что те, что другие — были разбойниками, нелюдью. Осатаневшими дикарями, которые покушались на нечто устоявшееся, на родное сердцу прапорщика.

Правом менять устои должны обладать либо святые, либо люди, осененные общим доверием, в том числе — доверием Посельского. То есть — люди, способные предвидеть последствия предстоящих перемен. Которых доверие обязывает. Все остальные в состоянии вызвать только разруху. Привести народ к страданиям, перед которыми поблекнет Апокалипсис... Библейские ужасы? Он уже пережил нечто подобное в Августовских лесах. И позже — случайным образом уцелев, после газовой атаки немцев. Наконец — в Киевском ЧК...

Тогда, в семнадцатом, он понял правоту солдат полка, самовольно покидавших фронт. Посельский ушел с ними. Не подозревая, что и они, и он несли в себе заразу апокалипсических напастей — убийство и ненависть.

Отечество день за днем предавало своих сыновей. Земля делалась чужой. Менялись местами обычные с виду понятия и вещи.

И, в отличие от знаменитого правила арифметики, менялась сумма, вслед за перестановкой слагаемых.

Часто в похмельной тоске он клял тот день, которым появился на свет. Жизнь стала излишеством, так как силы притяжения между людьми вытеснялись силами отталкивания. Начальник милиции кидался в пучину повседневных дел, словно в запой. Жизнь приучала, что самые сложные человеческие проблемы можно решать наиболее простым способом — уничтожением себе подобного. Убивали черные, убивали партизаны. Убивал и Посельский. Все творили насилие. Становясь его жертвами. Увлекая за собой других, еще не окрашенных в контрастные цвета животной междоусобицы. Стала сдавать, не выдерживая дикой нагрузки, психика населения. Людьми завладели психоз и истерия. Ибо духовное здоровье народа подвержено расстройствам не в меньшей степени, чем психическое здоровье отдельной личности.

Прапорщик сознавал, что выбор его случаен. Что возникли иные обстоятельства, он, некогда благородный и щепетильный в вопросах чести мог оказаться в лагере теперешнего противника. Выбор случаен? Тем хуже для всех! Тем ожесточенней он будет защищать избранный путь. А пока выйдет на логово, где скрывается крупная дичь, и захватит ее врасплох.

...Едва цепочка милиционеров повернула вверх от реки, прапорщик забежал вперед. Сутулый на ходу, долговязый милиционер Арыков остановился.

— Поворачиваем.

— Но... — Арыков имел в виду, что след указывал в другую сторону.

Однако Посельский не стал вдаваться в объяснения. Уж он-то знал, какая ловушка могла их ожидать.