Борис Прохоров - Костер для сверчка

На что наткнулся Ме-Ме в столь безжизненном месте? Как он осмелился зайти сюда? Ведь косоглазый, не отличаясь особым умом и сообразительностью, имел достаточно рассудка, чтобы не рисковать попусту.

Мужчины сбились в кучу. Знахарь и Пхан держались вместе, подле Живущего За Рекой. Тонкое Дерево тянулся к Шишу, но его сдерживала боязнь показаться навязчивым или излишне робким. Поэтому он перехватил поудобнее древко копья, разминая застывшие пальцы, и остался на месте. Юноша ощущал волнение старших. Он очень переживал: сумеет ли он достойно встретить неведомую опасность? На всякий случай Тонкое Дерево решил следовать за Шишем. Коль непредвиденное случится, и тот возьмется за оружие, то пустит в ход копье и Тонкое Дерево. Ну а если Наставник сочтет незазорным уступить противнику, юноша покинет место схватки вместе с ним. Молодой охотник не догадывался, что охотник, в свою очередь, полагался на Пхана.

Бугристый, полумесяцем, шрам на, правой щеке старшего охотника побагровел — в ореховых глазах Сима мелькнул испуг. Следопыт заговорил:

— Смерть, которая настигла Ме-Ме, прыгнула на него из болота. — Голос Живущего За Рекой сел. — Я не вижу отпечатков лап этой смерти. Зато брызги крови говорят о многом, а мой нос чует запах, оставленный злыми духами. Запах болотных духов не нравится Симу.

Странный запах ощущали все. Местность была буквально напитана им — чуждым и тревожным. Казалось, разверзся вход в громадное волчье логово, откуда наносило миазмами потного хищного тела. Но напрасно раздувались ноздри охотников. Ничто не подсказывало им, с каким врагом предстояло столкнуться. Незнание усиливало страх. Шиш чувствовал себя так, словно в одиночку, блуждал по незнакомому лесу, где в слабом лунном свете всякий бугор, всякий вывернувшийся из чащи куст выглядит изготовившимся к прыжку хищником, где не остается ничего другого, как озираться, крутиться волчком, дабы вовремя отразить нападение. А оно все медлит. Враг видится всюду, а копье не находит цели. Ужас нарастает и нарастает. Возникает желание закричать, чтобы диким воплем отпугнуть нахлынувший страх, заодно нагнав ужас на вездесущего врага. В конце концов дрожащий человек испускает крик, потом переходит на бег. Пальцы ног больно цепляются за выступающие корни и неровности бездорожья. Бегущий шарахается меж стволов; его загнанный дух сжимается в ледяном ознобе...

Новый возглас Сима сбил охотников в кучу. Расщепленный Кедр высказал догадку: «Большой Клык?!» Следопыт протестующее отмахнулся: «Большой Клык ушел навсегда. Уже отец моего отца не застал зверя с двумя огромными клыками, каждый из которых был больше охотника». Сим развел руки, показав величину клыка навсегда исчезнувшего гиганта. «Большой Клык ел траву и листья деревьев. Он не мог бросать огонь, а запах его не был столь пугающим».

Живущий За Рекой попятился. «Надо уходить! Злые духи болота сильнее охотников. Сим чувствует это».

Следопыт пятился, пока не посчитал безопасным повернуть к болоту спиной. Пхан без колебаний доверился интуиции проводника. Все вздохнули облегченно, когда полоса камышей осталась далеко позади.

«Здесь мертвые служат живым.»

«Люди по большей части ссорятся из-за слов. Из-за слов они легче всего убивают и идут на смерть»,

Блестящезубый слег. Хворь пристала к нему после того, как Пхан наложил табу на болото. Пришелец с голым черепом стал молчаливым, перестал надоедать Шишу расспросами. Он даже не жаловался на хворь. Прежде суетливый и подвижный, чужак уже не вставал раньше других, чтобы обтереться снегом, как делал это раньше. Теперь он лежал неподвижно и день и ночь. Его не волновала еда. Первое время он еще приподнимался на встречу охотнику. Меняясь в лице и приоткрывая рот, будто собираясь сказать что-то важное. Но каждый раз спохватывался и молча ложился. Спутники Блестящезубого похоже одобряли сдержанность больного собрата.

А за пределами пещеры отступила трудная пора. Спасаясь от загонщиков, на речной лед выскочил крупный рогач. На скользком покрове матерый самец разодрал в прыжке пах. Обутые в шкуры, мехом наружу, охотники, хорошо держались на отполированной стужей и ветрами поверхности. Они добили оленя.

Едва разъятая на части туша изошла паром, набежали женщины с радостной вестью — перемерзла вода над отмелью. Отделив от реки затон, изобиловавший глубокими ямами — зимними стойбищами рыбы.

Вскоре через пробитые в толще льда отдушины выплеснулась на воздух бурлящая масса воды и рыбы. Сине-красные с пышными плавниками хариусы, серебристо-кремовые ленки, зеленоватые остромордые травянки и громоздкие, изумрудного отлива таймени рвались из проруби. Оставалось подхватывать широко разевающую рот рыбу острым костяным багром под жабры и отбрасывать на лед.

Но ни удлинившийся день, ни сладкий жир рыбьих голов не трогали больного пришельца. Кожа его усыхала, обретая холодно-серый оттенок. Щеки уходили вглубь, так плотно обтягивая челюсти, что по-щучьи заострившиеся скулы, казалось, вот-вот вырвутся наружу.

Временами больной полностью замирал. Сосредотачиваясь на одной-единственной, только ему понятной мысли. Он думал о том, что его шумная, полная споров и суеты жизнь завершается без малейшей надежды на поправимость содеянного. Изменить или, хотя бы, предсказать возможные последствия допущенных им ошибок он уже не мог. Судьба лишила его последней возможности — предупредить о грядущей опасности Людей Камня, и тем облегчить собственную душу. Открыться хозяевам — значило обратить их гнев против остающихся Длинноногих. Такое было сверх его сил. Десятки сознательных лет умирающий верил в точное знание. Он не страшился ошибок на пути к познанию Истины. Веруя в изначальное предназначение Разума. Неужели он был слеп? Кому во Вселенной даровано право что-либо предназначать человечеству? Разве есть в бездушном пространстве надчеловеческий интеллект? Способный на несколько ходов вперед определять логику существования Разума? Логику существования Длинноногих, уверенных в грядущем всесилии Интеллекта над Материей. Логику существования Людей Камня, с их интуитивным осознанием Мира и Космоса.

Абсолютизируя конечную цель, Блестящезубый оставлял, за собой право решать за других. Право ошибаться за чужой счет. Но была ли она — эта цель? А может смысл жизни вне ее самой? И нет нужды платить за знание столь щедрую цену? Залезая в карман ближнего по разуму? Теперь он уходил, и потому не щадил себя. Он не знал ответов на поставленные вопросы, а только сознавал свою вину и ставшее ясным собственное незнание.

«Знаний сердце мое никогда не чуждалось. Мало тайн, мной не познанных, в мире осталось. Только знаю одно: ничего я не знаю — вот итог всех моих размышлений под старость».