Борис Прохоров - Костер для сверчка

Озадаченный таким результатом юноша устремился к болотному окну, подпрыгнул раз-другой; по пояс увяз в грязи, шипя от возбуждения.

Безволосая морда гневно дернулась. Жуткая пасть пыталась ухватить трепыхавшегося в бочажине человека. Однако голова хищника двигалась неуверенно, какими-то конвульсивными рывками, будто обладатель свирепого глаза изнемог или по природе своей не был в состоянии развернуть голову под столь острым углом. Последнее больше походило на правду, если подумать о необычайно твердой шкуре зверя.

Оседлать трепыхавшуюся громадину удалось без труда. Охотник продвинулся вперед. Рука проникла в углубление. Именно о таком отверстии говорил пришелец, но если кисть Длинноногого легко вошла бы в отверстие, то пятерня Человека Камня едва пролезла.

Обдирая суставы пальцев, он дотянулся до дна углубления. Нажал и... кожа чудовища прорвалась! Злые духи, сидящие внутри огромного зверя, взвыли на разные голоса. Пальцы охотника ощутили тысячи острых щемяще-холодных колючек. Мышцы перехватило судорогой. Про колючки пришелец не предупреждал. Мыча от внезапности и боли, он высвободил руку и спрыгнул на торфяную подушку. Раненое плечо стрельнуло болью.

Злые духи умолкли окончательно. Глаз чудовища потух. В щели под черепом сделалось темно. Выбравшийся из топкого плена юноша сообразил: болотный хищник больше не представляет угрозы.

Победители оглядели добычу. Облик безжалостного убийцы был не так уж нелеп. Он напоминал груду валунов, меньший из которых громоздился на краю того что побольше. Причем, верхний валун несколько выдавался вперед, образуя закругленным по краям основанием схожим с беззубой челюстью, широкий козырек над щелью, где помещался глаз.

Отныне Шиш не боялся чудовища. Он его презирал.

«Зло становится невыносимым, как только заметишь, что оно невыносимо».

Треснутое Копыто узрела свет.

Облегчение пришло внезапно и было полным. Ей показалось, что вернулось детство, когда все происходило легко и естественно, когда были непредугаданно далекими: и нападение косолапого, и долгая череда обид, в общем-то пустяковых для здорового человека, но болезненно царапающих самолюбие калеки, и частые насмешки, угнетавшие дух Треснутого Копыта до тех пор пока он не превратился в одну воспаленную рану... Все это предстояло. А сейчас она была девчонкой, позабывшей про раздражительность и проклятый недуг. Ей было хорошо. Хотелось поделиться чувством обретенной легкости, но рядом никого не оказалось.

Резкий прилив энергии сломал онемение мышц. Старуха перевалилась на бок, шевельнула губами. Послышалось тихое: «Эй, люди». Кто бы помог ей подняться и выйти из душной норы? Хотелось наружу, где полным-полно травы, света и жизни.

Она подумала, что надо крикнуть громче. Однако вспомнила про свое открытие. Старуху охватил озноб. Она застонала в нетерпении; сипло позвала Шиша.

Этот, зов настиг Тонкое Дерево. Он управлялся с большой охапкой растяжек для шкур. Юноша насупился. При вполне благожелательном отношении к парализованной старухе, он не считал для себя возможным ухаживать за ней. Малопривлекательные хлопоты возле больной — удел бездетных женщин или девушек, не успевших стать подругами разборчивых охотников из племени Живущих За Рекой.

Тонкое Дерево покрутил головой, высматривая такую особу Окрест было безлюдно. А Треснутое Копыто продолжала кричать.

Победа над болотным чудовищем вскружила голову Тонкому Дереву. Пускай большая часть этой победы принадлежала Шишу, но отсвет славы падал и на юношу. Потрясенный содеянным знахарь отнесся к победителям с опаской. Если можно предположить такое, чтобы Много Знающий перед кем-то испытывал робость. В общем получалось, что возиться со старухой Тонкому Дереву было не с руки.

Высохшее лицо Треснутого Копыта серело в полутьме, там, где на земляном полу лежала облысевшая козья шкура. Присутствие параличной выдавал кислый запах болезни. Всяк человек имеет лишь ему присущий запах. Этот запах меняется с возрастом. Он зависит от состояния организма и времени суток. Спящий пахнет иначе, нежели бодрствующий. Например, от Тонкого Дерева отдает потом, как от бегущего оленя. Женская кожа распространяет пряный запах. Разумеется, если ее обладательницу не успели утомить прожитые годы... Из угла Треснутой Копыта, помимо запаха болезни, наносило духом близкого тления, ибо близкая смерть также обладает собственным запахом. Юноша содрогнулся.

Старуха снова впала в забытье. «Темные рожки... В стеблях у входа... отрава». Язык ее начал отказывать; «...спря… убить хотел... ремень над пров-в-в-м-м-м-м». Тонкое Дерево насторожился.

— «Убийство!» — она вскрикнула.

О чем она бредит? Лоскуты слов и фраз не желали соединяться в законченную мысль. Треснутое Копыто бормотала и звала Шиша.

От вони крутило в носу. Следовало покинуть жилище, чтобы послать к больной кого-нибудь из женщин, но Тонкое Дереве задержался. Отрава? Отрава? Он схватил парализованную за ее бестелесную руку, задергал, надеясь успеть: «Какая отрава?! Кто хотел убить?.. Кого?!» Губы старухи раздвинулись, оголяя обломки зубов; «Пхан...». «Кто-кто?» — он остолбенел. В следующий миг исстрадавшийся дух больной покинул убогое пристанище, выпрыгнул, дабы в очередной раз пройти по извечному кругу. Пройти в надежде, что новая оболочка окажется не в пример удачливей, прежней. Правда, Тонкое Дерево сильно сомневался, чтобы старухин дух мог кому бы то ни было принести счастье...

Настил крыши выглядел как обычно. Дожди смыли следы преступных рук, если таковые когда-то имелись. Потребовался острый глаз молодого охотника, чтобы заметить разворошенный пучок стеблей. Он перебрал травяные дудки одну за другой. Выяснилось, что часть стеблей, прежде составляющих пучок, исчезла. Укороченные концы дудок создавали выемку в толще настила. Оставалось гадать: кому понадобилась жесткая трава, пригодная разве что как строительный материал. Но ему повезло. В размолоченном стебле на краю пучка сохранилась щепотка бурых крупинок. Цветом и запахом крупинки напоминали нечто дополняющее предсмертный старуший бред. Находка умалчивала о том, кто являлся хозяином этих крупинок и за что пытались отравить Тонкое Дерево. Если бы дух темных рожек имел язык! Возможно он рассказал бы много любопытного. Но ядовитые крупинки молчали. А если они и говорили что-то, то речь их была непонятна ему.

...Новость взбудоражила стойбище. Оно загалдело. Каждый понимал: преступник, поднявший руку на соплеменника, опаснее косолапого, опасней стаи волков, что возможно новое преступление, причем успешное, ибо замыслы отравителя никому не ведомы, в то время как он был волен выбирать себе жертву, а жертвой мог стать всякий, вольно или невольно досадивший ему. Подозрение ворвалось к людям, он бежало по стойбищу, кусая встречных за лица. На клыках подозрения пенилась злоба; укушенные преображались в мгновение ока, обретая звериный оскал.