Борис Прохоров - Костер для сверчка

— Человек, семья, социальная группа, народ — каждое из этих понятий — аналог личности. Личности с идентичными функциями и правами... Итак, я подаю иск — Пятнистый против государства Длинноногих! Выигрывает Пятнистый...

Людская вереница тянулась по распадку.

Женщины с большими корзинами за плечами походили на горбатых животных. В корзинах поверх скарба ныли сосунки, требуя материнской груди. Их кормили на ходу. Соленая влага выступающая на коже, мешалась с молоком, попадала в детские рты. Младенцы кидались в рев, воротили нашлепки носов от горько-соленого кормила.

Вождь глянул через плечо. Над предгорьями полыхало небо. Лес и камень корчились в судорогах. Тяжелый дым поднимался над хребтом, лип к горам, вытягивался цепью гигантских грибов, сотрясая материковый грунт. По всей площади предгорий пылали деревья, оплавлялся гранит, огненными комками метались птицы и звери. Столб пепла крутился на месте стойбища. Черный пепел и рои огненных пчел осыпали шалаши Живущих За Рекой.

Шиш представил себе участь Расщепленного Кедра, брошенного в лесу. Подумал о страшном конце Пятнистого, если пришелица не успела прикончить болезнь.

Мужчины, которые несли Тонкое Дерево, остановились. Юноша поднял измученные глаза. Шиш встретил его взгляд виноватой улыбкой. Великодушие вернулось к вождю: он снова был победителем, в очередной раз перехватив злых духов. Он снова был прав. Вождь обязан быть правым всегда.

Он сменил руку, удерживающую копье. Приподнял брови. Новый толчок подстегнул людей. Увесистый обломок, скалы пролетел над их головами. Передовые охотники взяли выше, уклоняясь от камнепада.

Пришелица, сидя в рубке с отрешенным лицом, наклонилась к пульту и утопила пурпурно-красную клавишу... Предгорья взорвались, Неистовый жар отразился от склонов, пал на болото. Занялся пересохший торф...

Вождь подержал на весу рубило пришельцев, завернутое в сурчиную шкурку, и, будучи устыдившись чего-то, сунул его в глубокую трещину скалы. Подвел черту: «Табу!»

Люди Камня двигались через горы. Начиналась большая подвижка племени.

Конец второй части.

«Не все ли равно что я делаю.

Спросите, что я думаю».

И снова прошли дожди.

Здесь высоко в горах водяные струи были особенно густы, прозрачны и упруги. Это верно оттого, что, зародившись в чистых высотах, они пронизали разреженный, светлый от бездымья и малого количества пыли горный воздух.

Вода падала с неба, прыгала со стен ущелья, студеными пенными клочьями выплескивалась с поверхности речушки, грязными фонтанами выбивалась сквозь плетение подошв...

Он шел по скользкому от влаги камню, то и дело остерегая остальных. Уже виделся противоположный, похожий на темно-голубую прореху, конец ущелья. Уже вздохнул и перестал постанывать на носилках Тонкое Дерево. Уже Лесная Курочка, не стесняясь вкрадчивых взглядов молодых охотников, в очередной раз обнажила полные ягодицы и отжала травяной подол. Уже.... но тут Шиш оскользнулся.

Сильный удар затылком о гранитный уступ едва не порвал связки на шее вождя. И дождь, и ущелье исчезли из его глаз...

Когда он вновь разлепил веки, перед ним была шершавая поверхность стены, залитая багровым светом. Дождь стих. Теплый ветер со стороны долины успел просушить одежду и слипшиеся от крови волосы на голове. Тепло от костра согревало висок. И хотя он не видел самого пламени, все же сообразил, что костер разложили опытные руки: огонь не давал дыма, а свет от пламени не колебался. А впрочем, с чего он подумал про ветер? Кожа лица не улавливала тока воздуха. Он расслабленно смежил веки и задремал...

За окном что-то охнуло, следом раздался вскрик. Если бы Светлана не слыхала раньше, как постанывает на ветру засыхающий тополь, она подумала бы, что снаружи мучается живое существо. Но и зная про старое дерево, она сменилась в лице и поспешно перекрестилась.

Заметив замешательство жены, Павел улыбнулся. Улыбка его вывела супругу из равновесия.

— Ты можешь хотя бы минуту не щериться?

Умышленная грубость сделала его серьезным.

— Ну... чего?

— Ох, прекрати! Все люди как люди. Один ты…

— А что я? Работаю как и все.

Теперь улыбалась она, однако улыбка ее не предвещала ничего хорошего:

— Да уж вы работаете! Ты да твой Максим. Скупаете мед по 120 рублей за килограмм и продаете по 140. Пред-при-ни-ма-те-ли!

В нарочитой рассеченности последнего слова чувствовалось бешенство. Он, пожалуй, мог бы возразить, но предпочел не обострять ситуацию, Находясь в подобном состоянии, любое мужнино противодействие она принимала за оскорбление. Тогда с ней случалась истерика. А истерик он не переносил, как и всякий уважающий себя мужчина.

Впрочем, с некоторых пор уважать себя Павел как раз перестал. Угораздило его связаться со Светиной! Все чаще случались моменты, когда он с сочувствием думал о своем предшественнике, исчезновение которого потрясло поселок. И если бы только поселок...

Арест, а затем и бегство Пархомцева, когда вместе с ним пропали все те, кто его арестовал, вызывал ряд других загадочных исчезновений. Будто сквозь землю провалился участковый Жапис. Не показывались больше ни Валерик, ни его блудная мамаша. Однако огорчительней всего для посельчан была пропажа молодой и покладистой продавщицы.

Светлана в случившемся винила только Пархомцева. Хотя было видно, что в глубине души она не верила в законченную преступность его натуры.

Сам Павел относил жуткие события того лета на счет крупной, хорошо законспирированной банды, двумя членами которой, по его мнению, являлись оперативники и следователь, производившие обыск у Ростислава. Такие крепкие мужики за одну ночь могли ликвидировать целую улицу народа, да еще успели бы перекидать заготовленную ими кучу покойников в реку. А там и концы в воду! Нет, не напрасно приехавший из города «настоящий» следователь «копал» под участкового и своих липовых коллег.

В автобусе было как всегда. А как бывает всегда? Да никак.

Кузов автобуса приседал, дребезжа на поворотах, точно жестяной короб.

Внутренности двигателя хрипели, взлаивали от полупереваренного дурного горючего, обдавая обочину сизо-черной отрыжкой.

От автобусных выхлопов чернела придорожная трава.

Через люки вверху кузова мелко сеялась едучая пыль. От нее зудело тело, раздражалась слизистая глаз, обесцвечивались краски переводных картинок, густо-налепленных та перегородке между салоном и кабиной водителя. Содержание картинок хранило верность «застойному» периоду, судя по «соцреализмовскому» колориту, и в большей части своей пыталось воспрепятствовать экспансии СПИДа и маковых головок, пронзенных иглой шприца, по объему не уступающего кружке Коха.