Райан Гродин - Волк за волком

Она была розового цвета, как новорожденный. Гладкие и блестящие руки рассматривались под яркой лампой доктора Гайера. Его глаза тоже блестели. Невидимые крючки растягивали улыбку все шире. Он даже шутил с медсестрой, которая никогда не смеялась.

— Работает!

Прогресс. Прогресс. Прогресс.

Сам ввод иглы не был таким болезненным, как то, что следовало за ним: угольно-черное пламя распространялось, начинаясь с руки и проникая в каждую ее клетку. Пощады не было, боль не утихала даже по вечерам, в холодной казарме номер 7. Ее кожа горела, распадалась и разлагалась, а потом снова становилась единым целым.

Боль она еще могла вытерпеть. А вот взгляды… взгляды проникали прямо в душу. Они заставляли зубы доктора Гайера расплываться в то, что он называл улыбкой. Женщины шептались за ее спиной, обсуждая странный отблеск глаз девочки, фантомно-бледный цвет кожи и волос. Девочка исчезала прямо у них на глазах, а вместо нее появлялось что-то новое.

«Монстр, монстр, монстр». Они думали, Яэль не слышит. Но она слышала. Мать Яэль быстро затыкала им рты, шипя:

— Это моя дочь, а не какой-то мутант!

Она говорила это всем в казарме номер 7, и пусть только попробуют что-то сказать о ее дочери.

Но даже мать Яэль смотрела на нее с опаской, которой раньше не было. Ее губы сжимались в тонкую полоску каждый раз, когда она возвращалась в казарму и видела дочь, свернувшуюся калачиком на койке и ноющую от боли. Брови мокрые от пота.

— До сих пор температура, — покачивала она головой, приложив руку ко лбу дочери. Затем поворачивалась к подруге по казарме: — Мириам, принеси немного снега.

Он всегда быстро таял. Снег, который приносила Мириам, каплями стекал по ее коже сотнями различных дорожек. Косо по шее пробирался под одежду.

— Тебе не холодно, Яэль? — девочка постарше содрогнулась, засунув ладони в подмышки, чтобы согреться.

— Она не такая, как мы, — ответила мама Яэль. Хоть ее волосы и были слишком короткими, женщина все равно провела по ним пальцами. — Она больна.

Но ей было холодно. Мурашки бегали по ее коже, а изнутри она горела. Лед и огонь. Вместе. Невозможное сочетание.

— Н-нет, — прокашляла Яэль. — Я не другая. Я такая же.

Мама не ответила. Она все еще гладила дочь по голове пальцами, такими худыми и тонкими, что Яэль чувствовала скальпом ее кости.

— Ты выглядишь по-другому, — Мириам взметнула голову.

Такая же, хотела снова крикнуть Яэль. Внутри она все та же. Это самое главное. Та же девочка, что играла в мяч с другими детьми на улицах, контролируемых гетто. Это она не отпускала край материнского пальто, когда их запихнули в поезд. Это она плакала, когда на ее коже вытатуировали проклятые цифры. Это она плакала еще сильнее, когда поняла, что номер останется с ней навсегда.

Она хотела рассказать им все это, но яд доктора Гайера был слишком силен. Яэль лежала, но голова у нее кружилась, воспоминания вспыхивали, как фрагменты разбитого стекла, стекаясь в одну картинку. Разбитые мысли. Над ней слышны были молитвы, исходящие от матери:

— Боже, прошу, излечи ее, Боже.

Материнский голос, материнские губы, материнская надежда. Бугорок от кукол Бабушки под матрасом впился ей в спину. Единственная стойкая вещь в этом разваливающемся мире.

Может я и правда другая, пришла вдруг внезапная мысль. Она больше не плакала от инъекций (она перестала плакать после первого визита, когда доктор Гайер с силой сжал ее запястье и сказал не хныкать). Он смог поменять в ней это.

Ты изменишься.

— Бабушка? — Яэль вытянулась на матрасе, приподнялась на правом локте, но поняла, что голос — всего лишь воспоминание. Казарма была полна людей, но Бабушки не было.

Нет. Не так. Она сказала, сможешь изменить. Ты сможешь что-то изменить.

Она вновь упала на соломенный матрас.

Ее разбудил вой. Тот же вой, что она слышала каждую ночь. Звуки горечи, стенаний и потерь из каждой казармы. Они сливались в единую песнь. В первые недели своего пребывания в лагере она представляла себе, что это настоящие волки за колючей проволокой, дикие и свободные.

Но сегодня вой был другим. Песнь, разбудившая Яэль, казалась ближе. Была ближе.

Стены казармы затрещали, и Яэль привстала на кровати. Воздух вокруг нее был чистым и холодным, как вата, которую медсестра накладывала на место инъекции. Она больше не чувствовала мурашек. Не чувствовала пламени внутри себя.

Температура спала.

Спина мамы прислонилась к ее. Яэль могла проследить пальцем каждый ее позвонок сквозь ткань рабочего платья. Они содрогались в такт слезам, вою, всхлипываниям.

— Мама? — Яэль положила руку на ее плечо. — Мне уже лучше.

Ее мать овладела собой, почувствовав прикосновение дочери. Ее всхлипывания прекратились, вновь наступила тишина.

На секунду Яэль показалось, что она во сне. Но ее пальцы на спине матери. Это точно происходило наяву. Она слышала прерывистость ее дыхания. Судороги ее голодных, иссохших мышц. Горевшую кожу.

— Мама? — позвала она снова, затаив дыхание.

Женщина повернулась, глаза уставились на Яэль. Они были… странными. Такого же цвета, как у ее матери (темные, как тени в вечернем лесу). Та же форма… Но они как будто бы принадлежали кому-то другому. Яэль посмотрела глубоко в глаза, но не смогла найти там женщину, подарившую ей жизнь. Женщину, которая вырастила ее и не отпускала от себя в поезде ни на шаг.

— Что ты? — ее мать отпрянула назад, голос был прерывистым.

— Я Яэль. Твоя дочь.

— Нет! — глаза матери забегали из стороны в сторону. — Нет… ты не моя малышка. Ты не она.

Удар, удар, удар. Эти слова, как тысяча игл сразу, вились в ее кожу.

— Мама… — попробовала она снова.

— Не надо! — ее вопль раздался во всей казарме, разбудив всех ото сна. Мириам привстала на кровати и уставилась на товарищей по койке еще сонными глазами. — Не называй меня так! Я не знаю, кто… что ты, но ты не моя Яэль!

Вокруг начали шептаться. Яэль чувствовала на себе множество взглядов. Дюжины, сотни людей уже проснулись.

— Рэйчел! — Мириам схватила мать Яэль ха плечи и начала повторять ее имя снова и снова, как заклинание. — Рэйчел. Рэйчел. Рэйчел. Успокойся.

Каждая часть тела матери Яэль тряслась: голова, плечи. Она отпрыгивала от хватки Мириам все дальше и дальше, пока не уперлась спиной о стену казармы.

— Это не она! Это не Яэль!

Яэль тоже тряслась. Полная яда от криков ее матери. Они проникали внутрь. Это была не лихорадка, а злость. Бессмысленная злость, которой люди наполняют себя, чтобы забыть о страхе.

— Мама, перестань! Хватит! Я это Я! Я Яэль!

Она кричала, пока не заметила на себе взгляд Мириам. Глаза девочки были такими же широкими и округлившимися, как у спрятанных матрешек.