Шлифовальщик - Ложка дёгтя

— А что про него рассказывать, — скривился поэт. — Ты ведь сам всё видел. Серо, блёкло, скучно…

Он вскочил с кресла и продекламировал, подвывая:

Я уже устал заказывать глаза и многозначительно вздыхать. Не скажешь же этому чудику, что я терпеть не могу поэзию ни в каком виде. И поэтов не люблю, особенно непризнанных.

Я подморгнул Виталику, чтобы он тоже запоминал сведения, которые нам собрался сообщить Ант. Задремавший было от скуки стажёр проморгался и приготовился внимательно слушать. Но узнавать о новом мире из уст изгоя-диссидента — последнее дело. Мы пытали Анта часа два, старательно вздыхая и закатывая глаза каждые десять минут после очередного опуса, которыми он щедро разбавлял свой рассказ. Кроме того, что Миоген — обитель тоски, зла и серости, я узнал и некоторые полезные вещи. Например, что тут умеют, помимо всяких онтронных вещей, заглядывать в прошлое и будущее и превращать материю в пространство или время и наоборот («грубую ткань в светлую даль», по словам поэта). Меня даже пот прошиб, когда я представил себе размер премии за этот проект. Сумма премии всё раздувалась и раздувалась. У моря я приобрету не домик, а целую виллу, пятиэтажную, с пятидесятиметровым бассейном и вертолётной площадкой.

— В нашем мире ты бы мог стать миллиардером при своём таланте, — неосторожно брякнул Виталик. Ему не терпелось узнать, есть ли в мире деньги или тут всё бесплатно, как еда.

Я незаметно погрозил ему кулаком, но он не заметил.

— Кем стать? — задрал брови кверху поэт.

— Миллиардером. Ну, состоятельным человеком, богатым… У кого денег много.

Между ними состоялся замечательный диалог:

— Денег?

— Ну да. Таких штук, на которые можно много разных вещей купить.

— А зачем вещи покупать?

— Чтобы их было много.

— А разве задублить нельзя?

— Задублить?

— Ну да. Разве у вас в мире нет дублятора? Это такая онтроника, которая любой предмет может размножить. Ну, сделать категорию «количество» неважной…

Этим он добил Виталика. Мир, в котором можно любую вещь размножить в неограниченном количестве, мир, в котором количество не играет роли, произвёл на стажёра огромное впечатление. Он подавленно замолчал. Пришлось вмешаться в разговор мне.

— Представь, — обратился я к поэту, — что у тебя есть какая-то уникальная вещь. Эксклюзив. Которой нет ни у кого. И все тебе завидуют. Зачем ты будешь кому-то её давать задублить, если можешь пользоваться ею сам? Только ты, один-единственный.

По лицу Анта было видно, что в поэтической голове шла титаническая мыслительная работа. Чтобы не быть голословным, я открыл первичный дилаперский набор, вынул первую вещь для зацепа — джинсы и торжественно встряхнул ими перед носом ошалелого поэта. Аляпистые штаны были щедро украшены лейблами и ярлыками. Лёгкие пошорканности придавали джинсам фирменный вид.

— Вот это вещь! — восторженно произнёс поэт, сглотнув от напряжения, и даже привстал с кресла.

— Фирма! — гордо ответил я, позволяя Филу потрогать лейблы.

— Откуда?

— Оттуда. На, подержи!

Поэт бережно, как святыню, принял штаны из моих рук.

— У нас таких не выдумывают, — завистливо произнёс он, рассматривая джинсы на вытянутых руках. — У нас в выдумницах — только эту дрянь.

Он с отвращением поглядел на свою одежду.

— А незачем такие выдумывать! — заметил я. — Если джинсов будет много, тогда все будут их носить, и никто удивляться не будет. А так они будут у тебя одного. Дарю!

От привалившего счастья поэт совсем обезумел. Он счастливыми глазами смотрел на меня и прижимал джинсы к груди.

— Если ты хочешь добиться славы, добивайся её любыми способами, — менторским тоном поучал я. — А слава — это публичность, внимание людей. Наденешь джинсы — автоматически становишься центром внимания, и можешь спокойно читать свои стихи. Тебя выслушают из уважения к твоим фирменным штанам.

— Что я могу для тебя сделать? — засуетился поэт.

О, это уже другой разговор! Приятно слышать и понимать, что зацеп состоялся. В любом мире, хоть рабовладельческом, хоть в коммунистическом, есть люди, способные за джинсы сделать всё, что угодно. Они — потенциальные жертвы зацепа.

— У меня есть много интересных вещей, — опутывал сетями поэта я всё сильнее и сильнее. — Получше этих джинсов. Они могут стать твоими. К тому же я помогу тебе стать знаменитым, чтобы тебя слушали и обсуждали. Помоги мне тоже немного.

— Что? — прошептал поэт.

— Я скажу, когда мне понадобится твоя помощь.

Ант выпухнул нас из своего дома уже в сумерках. Спокойной ночи он пожелал своеобразно:

Своим стихотворным бредом поэт изрядно надоел за этот вечер. Я привычно вздохнул, закатив глаза, на этот раз просто от облегчения.

В гостиницу мы не пошли. По сумеречным опустевшим улицам я и стажёр добрались до окраины города и нашли укромное место на берегу небольшой речушки. Мне необходимо было посоветоваться с суфлёром, подвести итоги дня. В гостинице вряд ли могла быть прослушка, но перестраховаться никогда не вредно. Стажёра я поставил караулить.

Я отключил понимальник и постучал по переговорнику.

— А? — встрепенулся на том конце «провода» Павлик.

— Спишь, что ли? — недовольно спросил я. — Забыл, что должен трое суток проекта дежурить непрерывно?

— Глаз не сомкнул! — вяло заверил меня суфлёр, смачно зевнув.

— Что скажешь? В общем и целом?

Аналитик хмыкнул:

— Лучше бы девку зацепили, чем этого патластого графомана. Хотя бы эту, Элину. Или рыженькую в кафе.

— Кто бы рассуждал о девках! — рассердился я. — Донжуан-теоретик! По существу что скажешь?

— И так всё понятно. Коммунизм с пережитками социализма. Или социализм с зачатками коммунизма. От каждого по способности, каждому по морде.

Виталик, обладающий умением искренне смеяться над самой тупой шуткой, хохотнул и тут же смолк под моим сердитым взглядом.

— Павлик, — сказал я проникновенно, — я знаю, что ты главный остряк аналитического отдела. Но мне сейчас не до шуток. Я и так весь вечер идиотские стихи слушаю. Давай просыпайся до конца и выдавай своё мнение.

— Мирок интересный. Эксклюза тоже неплоха, — выдал скромное мнение суфлёр, посерьёзнев.

— «Неплоха»! — Я даже подскочил от возмущения. — Шикарная эксклюза, роскошная! Хрен кто такую добывал из дилаперов!

— Эксклюза — это так, мелочёвка, — не разделил моего восторга Павлик. — Тут другое интересно. Перепухание, картофелекапуста… Вывод не напрашивается?