Михаил Шабалин - И звуки, и краски

— Отдай. Двоих. Редактор и фотограф там у них… Отдай.

— Ох, Пон… Собрал ты у себя гнездо осиное… Диссидент на диссиденте сидит и врагом Режима погоняет… Ты бы хоть через одного моих брал.

Пойко Пон забулькал довольный шуткой. Смех у него получался.

— Твои… дураки… А диссиденты… они ведь от чего диссиденты? Штанов нет — вот и диссидент. Я их из тюрьмы в бардак, из бардака на море… Они у меня потом оды пишут… Дашь?

Пойко Пон уже побагровел, доведя тон лица до фиолетового.

— Бери! — махнул Хан рукой.

Экран потух.

Усевшись за монитор, Хан вызвал информационные сводки. Во внешнеполитических было затишье. Было бы лучше, если бы горячая точка существовала. Тогда не пришлось бы ее создавать. «Образ Врага надо пестовать!» — такова заповедь успешного политика. Вспомнил он наставление Великого Старца Лейко.

За внешнеполитическими новостями шел обзор экономического состояния страны. Хан скользил по сводкам, свидетельствовавшим о неизбежном крахе. Боль в правом подреберье, обычно стонущая, стала нестерпимой. Он согнулся, морщась от боли физической, умноженной на духовные страдания. Понимание неизбежности краха пришло к нему раньше, чем он стал Хранителем. Но формула «Мы ушли, пусть крыша падает» придумана не им. Всегда казалось, даже тогда, когда он встал во главе страны, что неизбежный крах, свидетельства которого появлялись то там, то тут, а их уничтожали, с ними боролись, никогда не побеждая их полностью, всегда казалось, что этот крах случится потом… после него, после всего. Не сейчас и не с ним.

Сводные инвестиционные реестры: «Куда, черт возьми, приходится распылять ресурсы»… Дальнейшее падение производительности труда. «По отраслям смотреть не буду». Компьютер долго выискивал в списках перечень исчезнувших из производства товаров. Набралось тридцать шесть наименований за истекшие отчетные восемь периодов. Страна нищала, жизнь сводилась к существованию. Скрючившись, Хан смотрел на экран. Даже мысль об отступлении была страшна. Всю систему… Всю огромную систему ценностей, отношений, организаций, учреждений, целый пласт истории необходимо было перевернуть. А это люди, люди и еще раз люди. Огромная пирамида, на самом верху которой судьба поставила его — Хаско Хана. «Сволочи», — подумал он об основателях Режима. Ради чего нужно было заваривать всю эту кровавую кашу? Машина террора набрала обороты и ее теперь не остановить, не затормозить, иначе немедленно будут сметены, в первую очередь, верхние слои общественной пирамиды.

«Равенство… О Великий Кратос!» — он вновь скорчился от боли. Наскоро погнал информацию по своему ведомству. «„Хранитель Покоя не знает покоя“, — пробормотал, загоняя в память цифры уголовных преступлений — очевидное падение — сообщить Пойко. Пусть раздует. Политические — в рост. Не просто в рост, а в катастрофический рост. Заявил о себе Гойко Гон. Организовал подполье. Ну, давай, давай… Потягаемся».

Хан выключил монитор, встал из-за стола, собираясь с мыслями, походил по кабинету, прежде чем приступить к накачке. Первым на экране возник старый его знакомый — крамольник и служака одновременно — командующий пограничными войсками аллес-дектор Лыско Бон.

— Ну что, аллес? «Свистят турбины, смяты все границы?» Или как?

— Хан, ты опять не там ударение ставишь: не «смяты», а «святы».

Лыско Бон сидел за компьютерным пультом. На столике перед ним стояла чашка с отваром.

— Ишь ты, наместник при святом деле… Что пьешь? Бодришься? — кивнул он на чашку.

— Бодрились мы с тобой, когда по девкам шли. Если вспомнишь. Теперь бодрит сама жизнь. А пью живи-корень. Не балуешься?

— Живи-корень, говоришь? — Хан поморгал веками без ресниц. — Это хорошо. Жить, стало быть, хоца… Это хорошо, — медленно повторил он. — Сегодня прибудут мои орлы — надо организовать им пограничный инцидент. Сегодня лучше всего продляют жизнь пограничные инциденты. Особенно хорошо действуют те, в которых человеческая кровь. Боевой офицер пограничных войск рассказывает с места событий о мерзостях удоков. Ох уж эти мерзкие враги Режима! Как только держатся наши славные пограничные войска?

— Сам диву даюсь, — озабоченно покачал головой Бон.

— Ну давай, — усмехнулся Хранитель, — продляй жизнь…

— Смерть врагам Режима! — сжал кулаки в приветствии Лыско Бон.

Вторым на экране был рябой гросс-дектор из таможенного отдела. В разговоре с Хаском Ханом то ли от страха, то ли от того, что совесть была нечиста, юлил и путался.

Закончив разговор, Хан переправил видеозапись без малейших комментариев главе исполнительного отдела службы Покоя. Там знали, как и что. Третьим вызванным был Хранитель Могущества Режима — толстый Венко.

Вечно потный, всегда неопрятный, но неизменно в прекрасном расположении духа, Венко Лун предстал на экране. Заплывшие глазки излучали жизнелюбие и доброжелательность.

Для тех, кто не знал, какая страшная воля и работоспорбность стоят за этой расплывшейся внешностью, могло показаться, что Венко Лун — полный тюфяк. Но Хаско Хан знал, что может этот человек. Когда грянула война, Венко Лун был еще молодым парнем. Но, как известно, ситуация спрашивает не документы, а дело. За пару лет технолог самолетостроительного завода стал главой оборонной промышленности. Хранитель во время войны столкнулся с ним, когда перегонял партию самолетов в войсковую часть. Тогда они почувствовали расположение друг к другу. Позже, в трудный момент, Лун помог ему. После чего пришло время, когда помощь потребовалась Венко Луну. Так, подставляя друг другу плечо, и выбрались они на самый верх пирамиды. Теперь в этой расплывшейся туше никто бы не смог узнать стремительного Венко военных времен. Да и Хаско уже не чернобровый красавец, очаровывавший провинциальных девиц в местах расквартирования аэродромов. Был у них с Венко один прием; когда в компании требовалось кого-то «оболтать», словно бы только вспомнив Лун вытаскивал из кармана статью, где писалось о подвигах молодого летчика Хаско Хана: «Да, Хаско… помнишь, я говорил тебе о статье… Так я нашел ее в библиотеке!» После громкого чтения девицы были готовы на все. Потом последовал стремительный взлет Луна, и судьба свела их уже на губернском пересыльном пункте: у Венко всегда был слишком длинный язык. Впрочем, он у него не укоротился с того времени.

— Как ты похудел, дружище, — вместо приветствия сказал Хаско Хан, краем глаза отмечая движения женских теней по экрану. — Это все, видимо, оттого, что слишком часто приходится застегивать штаны, а?

— С той поры, как появились центры управления, я штаны не застегиваю совсем, — прозвучало в ответ.

— Ну а с кровати-то слезаешь? — продолжал Хан.