Джон Адамс - Царствие Хаоса

Ванесса возится с одной из своих батарей, стоя босиком на черной как деготь кровельной плитке. Густые темно-каштановые локоны стянуты банданой с рисунком из рыбок. Услышав стук дверцы люка о стальную ножку палатки, она поднимает голову.

— Привет, — говорю я. — Привезла вам воду.

Больше ничего не говорю, потому что мне надо отдышаться.

Ванесса радостно улыбается, показывая неровные, но удивительно белые зубы.

— Пятница, ты великолепна!

У нас уходит примерно пять минут на то, чтобы перетаскать восемь канистр из детской коляски в ее квартиру. Шесть она оставляет в теплице и просит меня отнести две другие на крышу. Там она бесцеремонно опрокидывает ее над каким-то растением с желтыми цветочками. Эту картину я наблюдаю уже несколько месяцев, но даже сейчас меня коробит, когда я вижу, как отличная питьевая вода капает с листьев на кровлю. Ванесса, как всегда, не замечает моей гримасы. Или, может, ей просто наплевать. Ее не поймешь.

Иногда я приношу ей воду, и все, что меня встречает, — великолепная улыбка, молчаливое хождение вверх и вниз по лестнице и бесцеремонное выплескивание воды на растения. Но сегодня она разговорчива.

— Сегодня утром было особенно громко, правда?

Она стоит в коричневой безрукавке, сложив руки на груди, и хмуро смотрит на те непонятные желтые цветочки. Понятия не имею, о чем она.

— Простите?

— Дождь, — говорит она.

— А-а. — Пожимаю плечами и неловко потираю шею. — Наверное, я проспала. Вчера вечером у нас творилось такое дерьмо… — И это еще мягко говоря, но ей не нужны детали. — Фелисити все еще хочет, чтобы вы как-нибудь к нам пришли. Если хотите.

— Зачем? Нашли еще одну солнечную панель? Нужна установка?

— Ничего подобного. — Она вроде шутит, и я пытаюсь улыбнуться. Снова и снова я вижу, как потолок склада прогибается, падает — и поток ядовитой воды обрушивается на генератор «Пейдей». Во все стороны летят искры, затем наступает темнота настолько плотная, что поражает меня, как пощечина. Меме визжит. Изо всех сил кашляя, чтобы прочистить горло, я оттаскиваю генератор в сухой угол. — Просто думала, вы отдохнули бы. Послушали бы музыку, пообщались с людьми.

Заглотнули бы пару таблеток, посмотрели, как рушится потолок. Конец света, леди, все дискотеки — рок-дискотеки.

— Взаимоисключающе, — говорит она.

— Простите?

— Разговаривать с людьми для меня не отдых. И вообще… не люблю музыку. Портит слух. — Она облизывает губы. Она все еще шутит? Опять не поймешь. — Может, поэтому вы их и не слышите. Смотри.

Она берет одну из пустых канистр, пробирается между солнечных панелей к краю крыши и зачерпывает там из лужи.

— Иисусе. Это дождевая вода?

— Я ее не пью, — говорит она, закручивая крышку. — Просто послушай.

Она передает мне канистру. На дне плещется полдюйма воды.

Прижимаю канистру к уху. Слышу треск пластика, больше ничего.

— Извините, — говорю я.

Ванесса бросает на меня странный взгляд, кривит рот и приподнимает брови, как будто я говорю с таким сильным акцентом, что она едва меня понимает. Или как будто слышит двух одновременно кричащих людей и не может решить, кого слушать. Она забирает у меня канистру, показывает ее на свет. На поверхности плавают темные точки, похожие на молотый кофе, — наверное, крошки отколовшейся плитки.

Она снова подходит к краю крыши и выплескивает воду на мертвую лужайку у дома. Что-то там внизу, кажется, пугает ее, потому что она быстро отступает, чуть не споткнувшись об угол панели. Но когда возвращается в тень брезента, она снова улыбается, благодарит меня за воду, и я понимаю, что пора уходить.

Когда я спускаюсь, пластиковая крышка мусорного бака с желтым рисунком все еще лежит на тротуаре. Я мельком вижу еще один промельк желтого в конце квартала, на пожарном гидранте. И еще посреди дороги — на крышке люка канализации. Опрокинутая на спину буква «С», с выгнутыми наружу концами, с рядком кружочков внутри. Снова и снова, всю дорогу от Вонючего парка. Яркая, будто люминисцентная, и желтая до тошноты.

— Корабль с двумя лицами, — говорит Клауд, когда я показываю ему рисунок.

Он стоит на нижней ступеньке крыльца дома Фелисити. Ездит по городу в поиске нового места для сегодняшней дискотеки и забежал, чтобы проведать ребят из «Пейдей», которые провели ночь здесь в гостиной, расположившись на двух икеевских диванах. Меме, говорит он, спит наверху, в спальне, которую Фелисити до сих пор называет комнатой Мии.

Мия — дочь Фелисити. Ей двадцать два, она на четыре года старше меня. Она не появлялась в Чикаго уже много лет. Наверное, Фелисити думает, что ее когда-нибудь сюда занесет. С ними все в порядке, осторожно говорит Клауд, просто они сильно потрясены, особенно Меме, поскольку она стояла ближе всех к обвалившейся части крыши. Легкая дрожь в голосе Клауда пугает меня, поэтому подробностей я не прошу. Их генератор почти наверняка испорчен, как и большая часть музыкальной системы. Что они теперь будут делать? Что вообще они могут поделать?

Вопрос касается всех нас.

Клауд видит, что я задумалась, и кладет руку на мое плечо, нежно, как котенок. При дневном свете, без наркотиков и музыки, он становится другим существом. Много лет назад в одной из съемных квартир, где я жила с матерью, в ванной был сломанный выключатель. Лампа загоралась в тот момент, когда мы щелкали переключателем, но не когда тот становился в одну из позиций — вверх или вниз. Только на долю секунды, в неуловимое мгновение между включением и выключением, возникало теплое пятно света. Вот так и Клауд, загорается только мимолетно. А сказать честно, больше всего он мне нравится именно таким.

— Смотри, — говорит он сейчас, водя по моему рисунку ногтем большого пальца. Другая его рука все еще на моем плече, легкая и теплая. — Это корабль викингов, драккар. Круги — это щиты, изогнутые концы — нос и корма. Хотя я не знаю, почему лиц — два.

— Корабль с двумя лицами, — повторяю я.

Как само изображение, фраза вызывает у меня легкую тошноту, хотя и не могу сказать почему. Клауд протягивает мне листок с рисунком, и я заталкиваю его в карман своих джинсов.

— Что ж, — говорю я наконец, — вряд ли это знак какой-нибудь банды. Разве что у нас появились банды викингов?

Он усмехается, в его карих глазах пляшут искорки.

— Странные дни, Пятница.

— Это ты точно сказал.

Новой площадкой Клауда, как выяснилось, станет церковь.

— Она заброшена, Пятница, — говорит он, как будто это все решает. Хотя обычно так оно и есть. Но меня беспокоит не столько святотатство, столько акустика, а церкви, по моему опыту, как правило, стоят в густонаселенных районах.

Он отклоняет голову назад, его гладкий черный хвостик качается у ворота ветровки. Раздражен или притворяется.