Сергей Алексеев - Чёрная сова

И так продолжалось до тех пор, пока он, словно физиологический толчок изнутри, не ощутил сначала тошноту, затем резкий приступ головокружения. Андрей успел присесть, спрятаться за камни, когда его вывернуло с такой неотвратимой силой, будто желудок вместе с кишками выпал наружу. Дыхание перехватило, перед глазами поплыли круги: первой мыслью было, что дело всё-таки в некачественной тушёнке из армейских мобзапасов полувековой давности. Хотя он уже знал, что солдатский сухпай здесь ни при чём.

Андрей вытер выступившие слёзы, умылся, срывая мокрую траву, но облегчения не ощутил. Девица выжидательно стояла с рейкой, замерев, как солдат у полкового знамени. Терехов снял показания и махнул рукой, давая команду перейти на новую точку. Помощница ушла к другому пикету, а он сделал доворот инструмента и, когда прильнул к окуляру, увидел, что она поставила рейку вверх ногами: за целый день первый раз ошиблась. Андрей показал жестом, чтобы перевернула, и невооружённым глазом видел, как она переворачивает, но, когда глянул в оптику, ощутил некую тупость в мозгах.

Рейка осталась в прежнем положении, но главное было не в этом: держала её не помощница, не Палёна, а какая-то ярко-рыжая, с волосами наотлёт женщина в легкомысленных кожаных одеждах с ажурным узором, сквозь который просвечивало голое загорелое тело.

Если верить Севе Кружилину, он сейчас видел другую реальность, где тепло, как в индийских тропиках. Только голубых попугаев не хватало.

Терехов отпрянул от окуляра, проморгался — нет! Если смотреть невооружённым глазом, то с рейкой стоит помощница в оранжевом костюме и бейсболке козырьком назад. И при этом ещё курит.

Он протёр глаза, склонился к теодолиту и ощутил головокружение. Незнакомка не исчезла — напротив, виделась отчётливее, и почудилось, будто смотрела в трубу инструмента, по крайней мере, лицо было обращено к нему. Андрей отвернулся спиной и сел на камень: то, чего он тайно опасался, глядя на Севу Кружилина, замороченного туриста или рядового Ёлкина, кажется, начиналось и с ним. Стоит только чуть-чуть поддаться этому искушению, на секунду поверить в существование того, что тебе грезится, и все — слетишь с катушек! Будет тебе тут и запах ландыша, и рогатые кони, и параллельный мир...

Он стал жевать сухую траву, одновременно смаргивая видение и стараясь оттянуть, оторвать липнущее к нему сознание. И вроде бы удалось: горьковатая, жёсткая осока отвлекла, вернула к реальности. Ко всему прочему, он порезал травой язык и ощутил солоноватый вкус своей крови, которая окончательно привела в чувство. Но едва Терехов прильнул к окуляру, как от неожиданности у него застопорился шейный позвонок. Рыжеволосая была на линии прицеливания и теперь вроде бы манила рукой, протягивая ему повод, поскольку рядом стояли лошади — гнедой жеребец и серая в яблоках! Ещё он заметил у неё на глазах светлую повязку или маску с прорезями.

Советский оптический теодолит переворачивал картинку, однако женщина и кони стояли на ногах и, судя по обстановке, были в том же пространстве, что и он. На сей раз Андрей подавил в себе протест и осторожно, словно боясь спугнуть изображение, оторвал глаз от инструмента.

Женщина и лошади отдалились, но существовали! Они находились между ним и пикетом, где торчала рейка, при этом заслоняя помощницу, и всего шагах в семидесяти.

И не надо было смаргивать, трясти головой или есть осоку. Ветер трепал огненные волосы женщины, гривы и хвосты коней, под их ногами колыхалась жёлтая трава — та же самая, что была повсюду, и всё это на фоне заснеженных гор на горизонте и пасмурного неба.

Терехов кое-как выпрямил застопоренную шею, не отрывая взгляда, спрятал полевую книжку и карандаш в сумку и хотел уже пойти навстречу, но видение вдруг словно перечеркнулось длинной рейкой. Исполнительная помощница не выдержала, снялась с пикета и направлялась к нему, проходя сквозь лошадей, как сквозь мираж, который растаял прямо на глазах.

Ещё минуту Терехов разминал шею, озирался, искал привидевшуюся картинку, меняя угол зрения, потом отвернулся и сел на землю, под треногу. Приблизившись, ничего не подозревающая Палёна положила рейку и закурила.

— Кричу, кричу тебя... Замёрзла! Разве можно морозить женщину, Терехов?

Сигаретный дымок разбудил старое и уже отболевшее пристрастие.

— Дай закурить, — попросил Андрей.

— Уже темнеет, — почему-то предупредила она. — В тепло хочется.

— Когда сейчас шла... ничего не заметила?

— Нет. А что?

Терехов курил так, словно не бросал никогда, и, к своему удивлению, ощутил, что головокружение постепенно прекратилось, хотя никотин должен бы его усилить.

— В глазах двоится, — попытался оправдаться он. — И шею замкнуло...

Мысли не закончил, но она понимающе покивала и своими тонкими ледяными пальчиками прощупала шейные позвонки.

— Надо атлант ставить на место, — заключила тоном хирурга.

— Кого? — спросил он.

— Не кого, а что. Атлант, верхний позвонок, к которому крепится череп.

— Он что — свихнулся?

— Свихнули ещё при родах, — и позвала тем манящим голосом, от коего шалеют мужики. — Пойдём, я сварю кофе. Ты плохо выглядишь.

— Будешь меня лечить?

Она как-то легкомысленно усмехнулась и сказала с намёком:

— Это смотря от чего... Атлант поставить не смогу. Это может единственный человек на свете — третья жена Мешкова.

Не вставая, Терехов подгрёб её рукой, прижался к бедру и ощутил под одеждой твёрдое тренированное тело.

— У кого-то три жены, — завистливо проворчал он, — а у меня ни одной.

Вместо ответа она запустила пальцы в его волосы, потрепала бороду, но коротко и почти без чувств и страсти. Рука была ледяная, однако всё равно было приятно ощущать реальность и испытывать некое состояние предвкушения, вместо того чтобы взирать на плавающие миражи. И он держался за Палёну, как утопающий за соломину, но с великой опаской, ибо опять подступала тошнота. Не хватало ещё рыгнуть в её присутствии, скажет ещё, что его от неё тошнит...

— У тебя тоже была прошлая жизнь, — заключила она.

— Была, — признался он, отстраняясь от Палёны.

— И имя было — Шаляпин?

— Погоняло...

Странное дело: отстранившись, он сразу же ощутил успокоение в организме, словно и не было тошноты.

— Прозвища тоже даются не случайно. В прошлой жизни ты был великим певцом.

— В прошлой я был офицером. Три месяца...

Она не вняла его закоренелой тоске.

— Спой мне что-нибудь. Луноход говорил, что у тебя оперный голос.

— Я в этой жизни не пою.

— Сделай исключение, для меня...

— Даже для тебя не могу.

У Терехова в сознании все-таки торчал гвоздь противления. Словно кто-то подсказывал: нельзя поддаваться искушению, покупаться на примитивную замануху, однако воля ослабла и трепетала, как оторванный пустой карман. Ещё бы немного, пожалуй бы, и запел, но в этот момент пришла, а точнее вернулась мысль, которая вертелась целый день, и опять касалась она вопроса небывалой щедрости Репьёва. Сначала кунг с солдатами, потом чуть ли не самое драгоценное — женщину в помощницы. Только чтобы скорее убрался с плато и не мешал! Возможно, это у однокашника последний и самый неубиваемый козырь: изголодавшийся мужик непременно увлечётся модельной девицей! По гусарским нравам, грех такую отпускать, тем паче, что созданы все условия для романтических приключений.