Свен Карстен - Землемер

— Смотри, Курт, без монеты домой не возвращайся, — гудит он в бороду, — а не то сразу убью!

Офицер долго ищет нужный штамп среди прочих на вращающейся подставочке, офицер прикладывает резиновую печать к пропитаной чернилами промокательной бумаге, офицер стучит ребром печати по столу, стряхивая излишки, офицер дует на буквы штампа, отыскивает в засаленном паспорте местечко почище и, наконец, впечатывает туда красное жирное слово — ERLAUBT. Потом бисерным почерком вписывает дату и швыряет паспорт на барьер, отворачивается. Пауль сцарапывает драгоценный документ со стойки, смотрит на толстяка-крестьянина — тот машет ему рукой и Пауль благодарно кланяется в ответ. Потом он целую вечность бредет через бесконечный зал на голландскую сторону, топчется перед ядовито-желтой линией на полу и почти падает в страну тюльпанов и ветряных мельниц.

Усатый пограничник что-то говорит ему — слова похожи на немецкие, но ничего не понять — Пауль только кивает после каждой фразы, глупо улыбаясь и пытаясь всучить ему паспорт Курта Майера, этот пропуск в рай. Голландский офицер забирает документ, бегло пролистывает и делает знак коллеге, тот подходит, и пограничники недолго совещаются на своем гусином языке. Потом Пауля берут за рукав и отводят в какую-то комнату, где и запирают часа на три. Один раз ему приносят эрзац-кофе без сахара и один раз отводят под конвоем в туалет. Больше ничего не происходит. Синематографическая лента его жизни замедляется до невозможности.

Рождество Пауль встречает в лагере для интернированных лиц. Он обнаруживает себя в душном бараке, на узкой и жесткой койке второго яруса, всего их четыре, так что могло быть и хуже — воздух под потолком так сперт и вонюч, что разъедает глаза. Сосед слева — английский летчик, потерпевший аварию при перелете границы и обвиняемый теперь в шпионаже — по четвертому разу на кошмарном французском рассказывает Паулю историю своей помолвки: среди вересковых пустошей Шотландии ждет доблестного летчика верная Дженни, все глаза уже, наверное, проплакала о своем милом. Воздушный ас только немного беспокоится, как бы Дженни не надоело ждать и она не спуталась бы с другим каким героем неба — уж эти ему авиаторы! Совсем, совсем не джентельмены, он-то ведь знает доподлинно!

Пауль вдруг понимает, что ненавидит и Дженни и ее жениха до самой глубины своей измученной души.

Он сползает с койки вниз и стягивает вослед куртку покойного Курта Майера, накидывает ее на плечи и выходит из барака на пропахшее табаком крыльцо. Рождественская ночь выдалась безоблачной, и перевернутый дуршлаг небосвода впивается в мозг тысячью сияющих хромом медицинских иголок. Две вещи наполняют душу Пауля отчаянием и отвращением к жизни — звездное небо над ним и человеческие существа вокруг него, люди, креатуры Господа Бога, произведенные им от обезьяны, от свиньи, от червей. Какая гадость, какое мучение тоже принадлежать к этой мерзкой человеческой семейке! Шпионы и убийцы. Пауль, сначала медленно, а потом все быстрее и деловитее, идет к выходу из лагеря, полный решимости сделать себе маленький личный подарок на Рождество — утопиться в канале.

Ворота лагеря всегда стоят незапертыми и даже приоткрытыми — голландцы надеются, что кто-нибудь из интернированных ими лиц сбежит и тем избавит казну от затрат на его содержание. Пауль толкает скрипнувшую створку и выходит, его ведет стук и шлепание колеса водяной мельницы. Встречный автомобиль стегает его гудком клаксона и слепит фарами, Пауль едва успевает отшатнуться на обочину дороги.

В этом авто в лагерь пожаловали представитель Красного Креста и переодетый в штатское платье офицер, агент «Второго бюро». Их цель — забрать немецкого дезертира, бывшего французского гражданина Поля Александера Мулена. Учиняются неторопливые розыски и, примерно через полчаса, служебная собака находит Поля Мулена — расшнуровывающим уже второй ботинок, на досках пирса, над текущим внизу забвением и покоем. Ватную куртку он только что бросил в воду, в качестве репетиции утопления.

Его принуждают опять обуть ботинки. Поль, мыслями наполовину на небесах, вяло подчиняется. Его суют головой вперед в салон автомобиля и, словно велосипед, пристегивают наручниками к подлокотнику сиденья. Агент в штатском придерживает голову Поля за волосы и вливает ему в горло полбутылки сквернейшего коньяку. Поль тонет в коньячных струях, словно в холодном омуте под мельничным колесом. Последние мысли в его голове распадаются на отдельные буквы, вспыхивают фейерверком, шипят огненными искрами, потом гаснут и приходит вечное забытье в сопровождении вечного же подташнивания и вечной рези в желудке.

Много позже он один раз приходит в себя — на железной койке, между чистыми накрахмаленными простынями. Комната вокруг отвратительно раскачивается и вертится, уши забиты неумолчным шумом крови и паровой машины. Поль дает себе слово никогда более не возвращаться в сознание и его снова утягивает под лед пьяного сна. Во сне его зовут Граф фон Гинденбург, он ста метров длиной, у него дюралевые клепаные ребра и в желудок ему накачивают из баллонов пахнущий мочой водород. Поль уверен, что никогда не взлетит, потому что — он ведь утонул, утопился, а под водой, как известно, никто еще не летал.

Потом он чертовски долго живет в комнате без окон. Сколько именно — неизвестно, так как рисовать палочки на стене он не догадался. Поль либо спит, либо рассказывает всю свою жизнь любому, кто пожелает слушать. Мемуары его, похоже, пользуются широким успехом, поскольку допрашивающий офицер всякий раз другой, новый. Но ему не верят, после третьего круга повторений даже перестают записывать. Тогда Поль, как истинный артист, обижается и объявляет бойкот. Его оставляют в покое. Чтобы хоть чем-то заняться, Поль принимается отращивать бороду.

Примерно в середине февраля, по летоисчислению Поля, его отпускают на все четыре стороны, без каких либо объяснений — просто выталкивают из дверей на бульвар. На улице тепло, темно и идет дождь, пахнет свежей листвой, и мокрая газета, прилипшая к скамейке, нагло датирует себя двадцатым мая.

По низким облакам шарит лучом далекий прожектор, свет рождается где-то высоко над домами. Поль бредет на этот огонек, то и дело теряя его за крышами, но без труда находя снова. Когда он переходит реку по широкому каменному мосту, он вдруг понимает, что это не просто река, а Сена, город по сторонам — Париж и прямо впереди зловеще высится башня Эйфеля. Прожекторная команда наверху высматривает дирижабли противника. Разве война все еще идет?

— Да, — говорит башня ослепительным светом. — Война теперь будет идти всегда. Пока я стою здесь — всегда. Господин Граф изобрел молниеносную войну, я изобрела вечную.