Хроники Мировой Коммуны

В общем, закончилось все в тот день не сказать чтобы совсем благополучно (потери мы все-таки понесли, в том бардаке без убитых с нашей стороны обойтись не вышло), но, по крайней мере, правильно. Правда, от жесткой чистки и прочих последствий коллективной вины КОРДа это нас не избавляло.

Партийная комиссия, как водится, состояла из трех человек, что само по себе навевало не очень хорошие ассоциации, но у меня были еще и личные воспоминания, связанные с похожей ситуацией. Некогда такая же «тройка» из гороно решала вопрос о том, исключать ли меня из школы после организованного нашей ячейкой Ревмолодежи бойкота уроков закона божьего. Но, в принципе, бояться мне было нечего, и я имела все основания надеяться на самый благоприятный на результат – ​простой переход в новое ведомство, пусть и с сильно урезанным штатом и полномочиями.

Слева за широким столом сидела незнакомая мне женщина лет тридцати, в потертом камуфле, волосы небрежно перехвачены резинкой в хвост, в руках помятая тряпичная кепка-фиделька. Приятное товарищеское лицо, но самое главное – ​наколка на пульсе: красный квадратик в черной кайме рядом с такой же звездой. Наш человек, значит.

Председателем оказался один из тех персонажей, чьи физиономии постоянно мелькают в городской хронике, но кого запомнить хотя бы по фамилии вы не сможете при всем желании. Все артибуты номенклатурной посредственности – ​официальный до отвращения костюмчик, двойной подбородок, начальственные брыли, придающие лицу неприкрыто кислое выражение. На вид лет под пятьдесят, хотя наверняка немного моложе.

А третьим за столом был один из моих старых знакомых. Паша Мельников, в сорок восьмом году – ​член партии «Сталинский блок – ​за Великую Россию» и помощник муниципального депутата. Летом участвовал в пикетированиях горсовета с советским флагом и иконой наперевес, произносил на камеру пламенные речи про антирусскую революцию троцкистов-космополитов, но, когда эти сборища стали разгонять уже по-взрослому, как-то ловко спрыгнул с темы, отделавшись легким испугом и двухдневным арестом. Некоторое время сидел тише воды ниже травы, по состоянию здоровья умудрился избежать мобилизации, а уже в пятьдесят первом всплыл на мелкой должности в одном из райкомов на западе области, куда война так и не добралась. Излишне говорить, что с тех пор он стал воплощением лояльности и верности «генеральной линии», административным энтузиастом, одним из тех, для кого библией является каждый последний по времени декрет Совета Коммун, человеком, по определению не ошибающимся по причине отсутствия собственного мнения. И карьера его с тех пор пошла в гору – ​это ведь именно Мельников приезжал к нам выдать грамоту от горсовета за спасенные для государства сокровища. Правда, я чуть не испортила торжественный момент, не к месту вспомнив о его прошлом, но Матрос и Николай Андреевич не дали развить тему до полноценного скандала. И вот теперь – ​такой поворот. В подобные моменты невольно задумываешься: может, мы действительно в свое время слишком мало расстреливали?

Опрашивали меня, как ни странно, больше не по кордовским делам, а по более раннему времени. Женщина в камуфляже особенно допытывалась, сколько же мне было лет, когда я стала активисткой Ревмолодежи. Сошлись на том, что около тринадцати с половиной. Председатель комиссии с брылями высказал некоторое недовольство тем, что в милицию я записалась, обманом изменив свой возраст, – ​пришлось, сдерживаясь изо всех сил в выражениях, объяснять, что обмана никакого не было, просто кое-кто кое-где слегка закрыл глаза на некоторые формальные цифры в интересах революционной целесообразности, – ​как будто это что-то плохое. Бывший сталинист отчего-то молчал, пока не добрались до краткого периода моих приключений в Крыму. Тут он попросил разрешения включить стереопроектор, чтобы показать краткий ролик «из открытых источников».

– А як прийдеться стати зі зброєю в руках,

Бандера поведе нас – ​замає гордо стяг:

І сипнемо сто-тисяч у зуби сатані,

А решта люциферу – ​чорти ми лісові!

Это мы с ребятами из моего взвода в гостях у смежного подразделения. Песни под гитару, спиртное льется рекой. Непривычно видеть себя пьяной, если честно, – ​в милиции Коммун был довольно строгий сухой закон, так что за четыре года войны я так и не научилась пить по-настоящему, здесь же синячили вполне свободно, особенно после формального окончания операции. Мда, какая же я становлюсь милая и общительная, ужравшись, – ​самой от себя тошно. Правда, непонятно, к чему это все демонстрируется здесь и сейчас.

– Вот этот молодой человек, которому вы сейчас ерошите волосы, вы ведь помните его? – ​спросил Мельников.

Я помнила. Такое довольно сложно забыть.

– И вы, наверное, в курсе, что зовут его Тарас Удовиченко, что он убежденный украинский фашист и что именно он возглавил террористическую атаку на Совет Харьковской Коммуны в пятьдесят четвертом году?

О, я знала. Я знала даже то, что Удовиченко – ​вовсе не настоящая фамилия Тараса, что никаким фашистом как минимум в пятьдесят втором году он еще не был, а был мальчиком с чудовищным количеством мусора в голове, где перемешались украинский национал-коммунизм, махновщина и убежденность в том, что УПА собиралась строить бесклассовое общество.

Мы как-то довольно быстро сошлись, почувствовав друг к другу столь же взаимную, сколь и иррациональную симпатию. Я вовсе не собиралась с ним ругаться на тему политики и идеологии, понимая, ни черта хорошего из этого все равно не выйдет, а вот он всерьез пытался обратить меня в свою веру. Как ни странно, даже телеги о том, что земля Московии проклята, что никакого коммунизма там никогда не будет построено, что самые благие намерения приведут лишь к возрождению проклятой Москальской Империи, меня скорее забавляли, чем раздражали. Я упорно уклонялась от серьезных дискуссий, больше поддразнивая его и забавляясь, а чаще всего прерывала его просьбой почитать стихи Леси. Лесиных стихов Тарас знал наизусть десятки и читать их мог до хрипоты. «До тебе, Україно, наша бездольная мати, струна моя перша озветься»… Словом, расстались мы друзьями, хотя кое-кто из моего взвода под присягой мог поклясться, что видел, как мы целовались под луной, – ​человеческая память, она такая.

И когда два году спустя я увидела тело Тараса в репортаже из Харькова, то ощутила, как что-то умирает во мне самой. Разумеется, его взгляды, его жизнь, его борьба – ​это объективный тупик, разумеется, все так и должно было закончиться. И часто законы исторического развития заставляют стрелять в бывших друзей. Но будь проклят тот, кому это может доставить радость.