Анастасия Баталова - Дети богини Кали

Онки вздрогнула и зачем-то отдёрнула свою руку, будто от тока, а потом, внезапно опомнившись, схватила Саймона за оба запястья и порывисто привлекла к себе – их лица так рискованно сблизились, что поцелуй, казалось, был неминуем, каждый ощущал кожей тёплое дыхание другого – это длилось несколько долгих мгновений – но потом Саймон резко отвернул голову, чтобы не дать ей поймать губы, если она попытается, но Онки не попыталась, она выпустила его руки и отступила назад…

– Я еще не Президент, – констатировала она желчно.

Оба они потом в течение длительного времени вспоминали этот эпизод, каждый на свой лад; Онки показался оскорбительным его подчёркнутый протест, в конце концов, если уж он сам её спровоцировал… Саймона же задело её неожиданное охлаждение в последний момент – решила, так иди до конца – ему было досадно, что она сдалась, как говорится, без боя и не попробовала преодолеть его очевидно показное сопротивление… Но никто из них не озвучил другому своих выводов, непонимание между ними так и не рассеялось – их и без того непростые взаимоотношения ещё более усложнились…

С тех пор они никак не возвращались к вопросу поцелуев, просто избегали этой темы, она стала запретной, и даже шуточки из серии «уверен – не уверен» перестали быть обязательным атрибутом их вечерних прощаний.

Онки должна была отработать наставницей один полный год, но не обязательно непрерывно, по желанию можно было поделить этот год на части – пробыв в Норде три месяца, девушка попросила разрешения уехать – ей написали подруги из «ЦветкаДружбы», им срочно понадобилась помощь.

О своём отъезде Онки сообщила Саймону не без тайного торжества; ей нравилось периодически напоминать ему о том, что он – не самое главное в её жизни.

Прощаясь с Онки возле ворот, за которыми её ждало такси, Саймон втайне надеялся на какое-либо прояснение их отношений, или хотя бы на воскрешение темы поцелуев – скорое расставание обычно подталкивает людей к таким вещам. Но Онки вела себя совершенно так же как обычно, легкомысленно шутила, смеялась, и он не знал – искренна она или притворяется – именно это заставляло сжиматься его сердечко по тонкой летней рубашкой с ручной вышивкой-мережкой на воротничке и манжетах…

Когда Онки уже входила в будку пропускного пункта и оглянулась в последний раз, Саймон не отвел своих огромных влекущих глаз, он подарил ей на прощание долгий отчаянно-нежный взгляд, впервые, наверное, не побоявшись выдать себя…

Онки думала уже о «ЦветкеДружбы», о девочках, о Малколме, недавно ступившем на тропу борьбы за правое дело… И в первый момент она почти ничего не почувствовала, поймав этот взгляд. Такой долгожданный, выстраданный ею взгляд. Свидетельство её полной и окончательной победы…

Лавинная обжигающая радость, словно большой ушат ледяной воды после парной, накрыла её несколько мгновений спустя, после того, как захлопнулась дверца автомобиля…

«Ну и леший с ним, даже если он никогда не позволит мне себя поцеловать, я буду знать, это только из одного упрямства, а на самом деле он был бы на седьмом небе, если бы я не спасовала тогда и всё-таки поцеловала его, просто так, без всякого разрешения…»

Машина неслась сквозь залитые солнцем поля; Онки, томно развалившись на заднем сидении, умиротворенно улыбалась сама себе.

–

С шестнадцати до двадцати одного Малколм жил словно бабочка, беззаботно порхающая знойным летом с цветка на цветок, он переходил от одной поклонницы к другой, проводя практически всё своё время в развлечениях и удовольствиях; не работая ни дня, он швырял деньгами направо и налево – такому изобилию эксклюзивных рубашек, элегантных шарфов, дизайнерских пальто, хорошеньких мужских муфт и бриллиантов мог бы позавидовать даже супруг какой-нибудь акулы крупного бизнеса. Но век кокота короток – этого он не мог не понимать, да и природная порядочность давно уже подсказывала ему, что всякое существо должно посильно служить благу, и потому, когда Онки предложила ему вступить в общественную организацию «ЦветокДружбы», Малколм согласился легко и радостно.

– Теперь твоя красота будет спасать мир, – с уверенностью пообещала ему деятельная нордовская соученица, – если не весь целиком, то какие-нибудь кусочки – непременно.

За поразительно нежную кожу, мягко светящуюся в полной темноте, Малколму дали прозвище – Лунный Свет. Поклонниц эта его особенность поначалу настораживала, но потом бесповоротно очаровывала. Факт свечения бесполезно было отрицать, его замечали все, кому приходило в голову целомудренно погасить люстру перед тем, как начать раздевать Малколма. Разумеется, почти каждая из девушек пыталась выведать у кокота его секрет, но никому это так и не удалось по той простой причине, что он сам этого секрета не знал. Диалог всегда выглядел примерно так:

– Отчего это с тобой? Прежде я никогда не видела такой яркой кожи. Точно ты обсыпан мельчайшей искрящейся пыльцой…

– Не знаю.

– Да брось… Наверняка это одна из твоих профессиональных штучек. Надо же как-то выделяться среди тысяч других… Колись, ты пользуешься таинственным кремом с микроскопическими люминесцирующими частицами?

– Нет.

– Ты что, святой? И это у тебя нимб?..

– Ну что вы… С моей-то профессией… Уж где точно не стоит искать благочестивых праведников, так это в публичном доме… Я, наверное, родился такой. Сам по себе. Светлячки ведь бывают.

После этого разговор обычно заканчивался. Но сомнения оставались. Многие дамы полагали, что Малколм просто придумал себе выгодный маркетинговый ход. Дело известное: каждый судит в меру своей испорченности. В последнее время его клиентками становились исключительно топ-менеджеры крупных компаний.

Лунный Свет.

Это сочетание слов передавалось из уст в уста и стало известно многим богатым и влиятельным особам. Светящийся мальчик. Диковинка. Очень многие хотели взглянуть, потрогать, отведать. Купить себе немного лунного света. Малколм стал своего рода знаменитостью. Цена его росла. В самом деле, не может же такое экзотическое удовольствие, как вполне одушевленная домашняя луна, стоить дешево?

Лунный Свет.

Прозвища давали всем юношам подобного сорта, их по ним узнавали, и взлетевшим на вершину успеха, на гребень жизни, считался тот, чье прозвище, шепотом произнесенное дамой в кругу её подруг, вызывало загадочные улыбки, смущенные кивки и одобрительные подмигивания…

Ах, этот удивительный, тонкий мир высокого порока! Он полон своих тайных знаков, которых неискушённый не заметит даже в упор, он говорит на своём языке, этот зыбкий мир, на языке полутонов и полунамеков – юноши-кокоты, собираясь на великосветские балы или закрытые вечеринки всегда надевают смокинг и черную бабочку с едва заметной, будто росинка, стразой – так просто! – и достаточно внимательной леди ничего не требуется объяснять.