Юрий Шушкевич - Вексель Судьбы. Книга 1

«А почему это, собственно, я испугался? Кто сказал, что я люблю не женщину, а придуманный идеал? Никто. Je ne t'aime pas en toilette, et je deteste la voilette qui t'obscurcit tes yeux, mes cieux [35] «Я не люблю тебя одетой — // лицо прикрывши вуалеттой // затмишь ты небеса очей» (П. Верлен, пер. Ф. Сологуба) — всё верно, Поль Верлен не мог ошибиться. Не надо ничего выдумывать, ведь женское тело обладает подлинной и ни с чем не сравнимой магией. В конечном счёте я стремлюсь к обладанию именно прекрасным телом. Что в этом предосудительного и дурного? Ничего ровным счётом. Но тогда чем я отличаюсь от пьяного матроса, лезущего на шипчандлеровскую проститутку? Вот ведь в чём суть!

А отличаюсь я тем, что пьяному матросу нужна исключительно голая женская плоть, а мне — красота возлюбленной. Красота, которая каким-то скрытым образом присутствует абсолютно в каждой женщине, однако нуждается в том, чтобы кто-то, увидев и, главное, почувствовав эту красоту, построил бы на её основе уже совершенно другое — особое, нужное и желанное именно для него самого представление о ней.

Но тогда получается, что я снова возвращаюсь к тому, что люблю фантом? Нет, Гурилёв, ты вернулся не в прежнюю точку, а на другой уровень. Ты понял, что именно ты любишь — ты любишь экзистенцию, суть образа красоты, его неделимое ядро, дистиллят, не подверженный никаким превратностям и переменам. Но это такая штука, за которую не ухватиться. Вот и приходится, чтобы было, за что ухватиться, создавать более осязаемые и понятные производные образы очарования. Укрывая их шелками и осыпая лепестками роз, которые затем с восторгом и упоением предстоит отводить в сторону, постоянно разоблачая — и при этом не имея возможности окончательно разоблачить красоту подлинную и первоначальную.

Видимо, именно так и устроена человеческая любовь. Сначала плоть, потом — образ. Хотя нет же, то, о чём я говорю — это сначала внутренний образ красоты, затем — его отражение в сознании, и лишь после всего этого — настоящая, нескотская любовь. И с точки зрения философии такой взгляд будет чистой воды субъективным идеализмом. Объяви я подобное в своё время на философском семинаре в институте — меня немедленно бы отчисли, а то ещё и сослали бы куда подальше за декаданс высшего пошиба.

Или дистиллированную красоту должно сопровождать нечто другое — смысл, надежда, отражение чувств, преломление желаний друг друга? И оттого, каким образом совершается это самое преломление, проистекает и всё невообразимое многообразие любовной связи.

Впрочем, вот ещё что интересно — если с точки зрения физиологии любое женское тело одинаково, то почему одни женщины с первых же секунд вызывают упоение и восторг, а в общении с другими сразу наступает отторжение? И тогда немедленно те же самые черты — глаза, губы, тонкость шеи, запах волос — становятся банальными и отталкивающими. Любопытно было бы разобраться, что именно в ответе за подобное отторжение — экзистенция или же её тень?»

— Что за времена настали! Приходится прошагать по всему Тверскому от самой Никитской, прежде чем обнаружишь на скамейке не размалёванного урода, а нормального человека! Простите, к вам можно присесть?

Алексей обернулся. На скамейке рядом с ним, не дожидаясь согласия, уже размещалась худенькая опрятно одетая старушка в старомодной, но весьма изящной тёмно-фиолетовой шляпке-таблетке с узкой полосой вуали, собирающейся сбоку в тройной бант. На ней были аккуратный бордового цвета жакет, длинная плиссированная юбка тёмного тона и чёрные лакированные туфли на невысоком изящном каблуке.

— Конечно, присаживайтесь! Погода ведь хорошая, и скоро свободных скамеек на бульваре не останется. Я, правда, хотел закурить, но если вы возражаете — я обожду.

— Ни в коем случае! Я — как вы можете догадаться — человек из прошлого, и вся моя жизнь прошла в плотном окружении табачного дыма. Лишь пару лет назад я сама оставила эту привычку.

— У меня пока бросить курить не получается.

— Когда-нибудь вы почувствуете необходимость, и у вас получится. А вот все мужчины, с которыми сводила меня моя жизнь, даже не задумывались об этом. Даже если бы на коробках с табаком в те годы писали устрашающие надписи, как делают сегодня. Тогда никто не думал, что проживёт долго. Жили сегодняшним днём и ближайшим завтра.

— Почему только ближайшим?

— Потому, что в более отдалённое будущее никто не пытался заглянуть. Думали, что оно будет прекрасным и что землю будут населять совершенные и прекрасные люди. Может быть, немного наивно, но сегодня я понимаю, что это был совершенно правильный взгляд. С таким взглядом было проще жить и легче умирать.

— Пожалуй, вы правы, — ответил Алексей и зажёг папиросу.

— А как тут ошибиться! — продолжила старушка, заинтересованно взглянув на него и затем быстро переведя взгляд на бордюрный камень, возвышающийся над неровной и избитой множеством ног гаревой отсыпкой бульвара. — Все мужчины, которые были в моей жизни, не дожили до старости. Первый жених пропал в сорок первом, второй — погиб на фронте в последние дни войны. Он был танкистом и сгорел в самоходной артиллерийской установке. Знаете — эти установки были очень слабые, в них солдаты постоянно горели и погибали… лучше бы он служил на настоящем танке. В сорок седьмом я вышла замуж за военного картографа, но уже на следующий же год экспедиция, в которой он участвовал, сгорела в таёжном пожаре. Мой следующий муж был инженером на ракетном заводе и за несколько лет до пенсии — а пенсия ему полагалась рано, в пятьдесят три, — надышался на испытаниях ядовитым топливом и умер прямо в самолёте, на котором его везли с полигона в Москву. И все, абсолютно все их друзья и знакомые ушли столь же рано! Оставили нам страну, которая до сих пор их трудами держится, да лишние годы, что теперь доживаем вместо них. С одной стороны — я радуюсь каждому новому утру, а с другой — вижу и понимаю, что живу уже совершенно не в своё время.

— Бросьте. Если живёте — значит нужно. Детям, внукам, родственникам, в конце концов.

— Вы отвечаете мне, как должен отвечать культурный человек. А на самом деле я никому не нужна, кроме двух таких же дряхлых, как и я, подруг. Дочь ещё двадцать лет назад сбежала за границу и знаться с ней я не желаю.

— Что же случилось?

— Перестройка, Горбачёв. Ветер свободы вскружил голову! Заявила, что не желает жить в «стране рабов» — да, именно так и сказала! — и укатила в Норвегию. Сперва долго маялась, но возвращаться отказывалась наотрез. Потом, когда уже ей было уже под сорок, вышла замуж за какого-то араба, а вскоре обнаружила, что является у того то ли второй, то ли третьей женой. Так что пусть наслаждается своей свободой и дальше. А мне остаётся одной нести бремя этих бесконечных лет.