Владимир Карандашев - Йоля или про то, что всё – не так, как на самом деле…

То, что произошло в следующий момент, опять заставило вдову полковника вскочить на ноги. В первый момент она подумала, что ей показалось. Уж слишком необычное зрелище предстало её взору. В тусклом свете Луны и редких сполохах горящего сарая двигалась тёмная фигура, похожая на человеческую, но гораздо больших размеров. И двигалась она непосредственно на Эмму Петровну. Сюрреализм происходящего усиливал дым, который, то скрывал, то обнажал загадочный силуэт.

Женщина отчаянно бросила догорающий факел в сторону дома, передёрнула затвор карабина и, почти не прицеливаясь, выстрелила в темноту. «Фигура» прошла ещё несколько шагов, затем как бы споткнулась и со всего маху глухо ударилась о землю.

Хотя факел почти потух, но его хватило на то, чтобы поджечь керосин, разлитый у дома-офиса. Огонёк сначала нехотя побежал по узкой дорожке на траве, а потом разом ухнуло! Языки пламени моментально охватили и крыльцо, и дверь, и угол сруба. Сделалось светло, как днём.

Что тут началось… Приозёрный хутор, не смотря на глубокую ночь, весь ожил, если не сказать, взорвался. Первый отозвался дед Ёшка. Он разразился трёхэтажным матом без всякой цензуры и прикрас. И одновременно начал барабанить в дверь. В это же время Алексей возобновил отчаянную попытку выбить ставни. Он бил, по-видимому, ногой. Звон разбитого стекла, скрежет металла и гулкие удары о преграду сливались в жуткую какофонию. Дом, казалось, ходил ходуном.

Йоля в оцепенении всё это созерцал со стороны, до поры не вмешиваясь в происходящее. А то, что он обнаружил, то, что он разглядел ещё до зарева от горящего дома, осветившего округу, окончательно повергло его в шок. Но это – буквально на мгновенье. А всё потому, что он увидел Мен! Его родную Мен, которая двигалась по направлению к той агрессивной особи или ос обе…. Как Мен здесь оказалась? Зачем она шла навстречу своей погибели? Йоля, как заворожённый, это наблюдал, пока не прогремел выстрел. Тут он буквально взвился, воспарил над этим беспределом, как «шестикрылый Серафим», как «первый из ангелов», «воспламеняющий сердца и очищающий от скверны». Что происходило дальше, не поддаётся вразумительному объяснению. Йоля непостижимым образом, как бы находясь в нескольких местах одновременно, метался по «полю битвы». Первым делом, хотя не ручаемся за последовательность событий, он сокрушил «скверну» в лице Эммы Петровны, пытавшуюся передёрнуть затвор карабина с последним патроном. Затем выбил доску, подпиравший дверь сеновала, внутри которого живописно сквернословил дед Ёшка. Устроил маленькую бурю из ошмётков травы, земли и песка, направив её на источник огня – крыльцо и угол горящего дома. И всё – не зря, и всё – по делу… Эмма Петровна на какое-то время «угомонилась», дед Ёшка вдохнул свежего воздуха, а языки пламени на доме, в основном, начали затихать.

А вот Алексею помогать не пришлось. Тот самостоятельно выбрался через развороченные ставни и уже принимал Ольгу из окна.

Только после этого Йоля позволил себе приблизиться к Мен. О, небо! Его подружка лежала ничком на земле, слегка завалившись на левый бок. Что сразу бросилось в глаза, так это её окровавленная голова. Как выглядело ухо, то самое пушистое «ушко», в которое он буквально намедни «ворковал» всякие глупости, описывать не станем. Единственно заметим, что по её бледной пушистой щеке стекала алая струйка крови.

Йоля застыл, как изваяние, не решаясь подойти ближе. Скупая мужская «жемчужина» выкатилась из глаза и тысячами бисеринок разлетелась по его волосатой груди.

То, что Мен была совсем бледная, теперь мог рассмотреть не только Йоля. К месту трагедии подоспели Алексей с Ольгой, не перестающей удивляться всему увиденному. У них был фонарь, который они прихватили из дома после того, как справились с огнём.

И тут ночную тишину разорвал чудовищный протяжный рёв, от которого у присутствующих, что называется, волосы стали дыбом. На Йолю жалко было смотреть. Алексей глядя на него, подумал: «Вот судьба. А ведь это чудо несчастное сегодня второй раз меня спасает…». «В третий», – кто-то поправил его мысленно.

Дед Ёшка подумал о другом, и ему стало не по себе. «Это же немыслимо! Это не укладывается ни в какие рамки! Тут такое знамение – явление ещё одного Ээзи! О небо! И чтобы не просто помыслить и, тем более, поднять руку, а разом погубить бессмертного Ээзи. Всё! Конец! Где эта лярва?»

Теперь, «ночная тишина», не успевшая отойти после Йолиного рёва, нарушалась другим… Это дед Ёшка, пока не наступил конец Света, занимался «укрощением строптивой». Эмма Петровна оказалась «сокрушённой» не до конца. Йоля только немного подмял её и оглушил. Вот, что значит «не навреди». Тут она пришла в себя, взъерепенилась и тех, кто был поближе, стала посылать подальше. Сейчас вдова полковника пыталась вырваться из цепких объятий старого охотника. При этом она осипшим голосом крыла таким отборным матом, что дед Ёшка, со своими безобидным фольклором, отставал на пару «этажей». Он, удивлённый, только цокал языкоми приговаривал:

– Ухты! Ухты! Надо запомнить…

Тем временем Ольга, придя в себя от увиденного, деловито осматривала тело необычных форм и размеров. Как будто ей не впервой осматривать реликтовых пациентов. Тут она склонилась над раной и попросила:

– Лёш, сюда посвети.

А потом спросила:

– А у нас нашатырка осталась?

Туман молочным облаком накрывал предгорную равнину и безупречную гладь лесного озера. С возвышенности, на котором восседал дед Ёшка, все эти, торчащие из плотной белизны, деревья и кустарники всевозможных форм и оттенков зелёного, смотрелись, словно листья салата на праздничном фарфоре гигантской тарелки. Эта «вегетарианская тарелка» постепенно и неумолимо видоизменялась и таяла под набирающими силу лучами восходящего солнца. И было во всём этом такое спокойствие, такое умиротворение, что хотелось просто раствориться и стать частью этой красоты.

Дед Ёшка так и делал, регулярно «растворялся», насколько позволяло воображение, ну и погода, конечно. В дождик-то, пожалуй, можно раствориться не образно, а буквально. Ну, допустим, не буквально, если не сахарный, конечно, но как-то так…

Правда, последние два года небо сильно не гневалось и, если промокало, то больше так, для порядку, дождями грибными и без фанатизма.

Теперь дед Ёшка вставал раньше, чем обычно, чуть ли не до рассвета. Но просыпался не от стариковской бессонницы или того, что где-то болит и значит, что пока не умер, а от ощущения какого-то вселенского спокойствия и умиротворения. Похожее состояния чаще бывает в детстве, по нему ностальгируешь в зрелые годы, и оно за «хорошее поведение» может посещать и на склоне лет. Безмятежность, так это называется. У детей безмятежность обусловлена родительской любовью и вниманием, нежностью и заботой. Что касается деда Ёшки, то он с некоторых пор тоже ощущал «родительскую заботу», а точнее – заботу «матери», а ещё точнее – матери природы, которая регулярно как бы ободряла и успокаивала его: «Теперь всё будет хорошо». Однажды об этом он так и спросил Ольгу: