Роберт О`Брайен - Z – значит Захария

Но человек так и не вышел из палатки.

Я понимаю, что он болен, но насколько сильно, не знаю. И поэтому не знаю, что делать. Может быть, ему лишь слегка нездоровится и он решил отлежаться.

А может, ему настолько плохо, что он не может подняться. А может, вообще умирает.

Прошлой ночью я бы не подумала, что это будет так меня волновать, но сегодня я переживаю. Все началось со сна, который я видела перед тем, как проснулась. То был один из тех снов, что больше похожи на грезы наяву, у меня бывают такие, когда я полусплю-полудремлю. И даже отчасти понимаю, что смотрю сон, и потому в каком-то смысле сама его придумываю, но, поскольку отчасти все-таки сплю, он все равно выглядит как настоящий. Так вот, мне снилось (или я воображала в полудреме), что это мой папа болеет в палатке и что вся семья снова здесь, дома. Я почувствовала себя такой счастливой, что у меня перехватило дыхание и я проснулась.

Я лежала, понимая, что все не так, но начинала понимать и еще кое-что. Мне казалось, я привыкла быть одна, свыклась с мыслью, что навсегда останусь в одиночестве, но я врала сама себе. Теперь, когда рядом есть другой человек, думать, что все станет как прежде, что долина снова станет пустой – и теперь уже навсегда, несомненно, – так ужасно, что я не могу этого вынести.

Поэтому, хотя человек и не знаком мне, и я его побаиваюсь, мне страшно за него, и мысль, что он может умереть, повергает меня в отчаяние.

Я пишу это отчасти для того, чтобы расставить все по местам у себя в голове, чтобы помочь себе решиться. Думаю, вот как я сделаю: подожду еще до вечера. Потом, если он по-прежнему не выйдет из палатки, спущусь вниз, пока светло, и тихонько посмотрю, как он. Возьму с собой ружье.

28 мая

Я снова дома, в собственной комнате.

Мужчина – в палатке, в основном спит, и так слаб, что не может встать. Он едва понимает, что я рядом.

Вчера под вечер, в 4 часа, я, как и решила, взяла ружье и медленно и тихо, все время прислушиваясь, стала обходить дом, подкрадываясь к палатке. Услышав любой подозрительный звук, я бы, пригнувшись, постаралась убежать, пока меня не увидели. Когда я вышла на лужайку перед домом, собака поскакала меня встречать. Я боялась, что она залает, но Фаро лишь обнюхал мои ноги, повилял хвостом и стал выжидательно глядеть на меня. Подкравшись к палатке, я заглянула внутрь. Входной клапан бессильно болтался, не застегнутый. Внутри было темно, сперва я разглядела только его ноги. Подобравшись поближе, засунула голову внутрь и дала глазам привыкнуть к темноте. Он лежал на спальном мешке, полуприкрывшись им, с закрытыми глазами, головой в луже подсохшей рвоты, дышал часто и поверхностно. Рядом лежали опрокинутая бутылка из-под воды из зеленого пластика и открытый пузырек с большими белыми таблетками, часть которых тоже рассыпалась по полу.

До конька палатки было всего четыре фута [2] 1,2 м. . Я встала на колени и забралась внутрь лишь настолько, чтобы дотянуться до руки, лежавшей поверх спальника. Запах ужасный. Рука была сухой и пылала жаром. Едва я коснулась ее, Фаро, просунув нос в палатку, заскулил, и сочетание звука и прикосновения заставило мужчину открыть глаза.

– Эдвард, – позвал он. – Эдвард?

Он не смотрел на меня, а если и смотрел, то не видел, но думаю, разглядел мое ружье, которое я все еще держала в руках, потому простонал:

– Пули… Это не остановит…

Не закончив, он вздохнул и снова закрыл глаза. Он явно бредил, его голос звучал хрипло – горло и рот воспалились.

– Вы больны, – сказала я. – У вас высокая температура.

Он застонал и пробормотал, не открывая глаз:

– Воды. Пожалуйста, дайте воды.

Я догадалась, что случилось: до того, как он окончательно обессилел, мужчина успел открыть бутылку воды и пузырек с таблетками. От слабости или, уже плохо соображая, он опрокинул их, а набрать новой воды у него больше не было сил.

– Хорошо, – успокоила его я, – я принесу вам попить. Это займет несколько минут.

Я схватила ведро на кухне и понеслась к ручью, к месту, где он впадает в пруд – там вода чище всего. Пока вернулась, успела вспотеть и запыхаться: зачем-то зачерпнула полное ведро. Взяв в доме чашку, я наполнила ее до половины.

Он опять спал, и мне пришлось потрясти его за плечо:

– Вот, попейте.

Он хотел приподняться, но не мог, даже на локте, и, пытаясь взять чашку, уронил ее. Я снова наполнила ее, но теперь держала ее сама и немного приподняла ему голову. Мужчина судорожно заглотил воду, он действительно страдал от жажды.

– Еще! – прохрипел он.

– Не сейчас. Иначе вас снова вырвет.

Я не большой знаток медицины, но уж это-то знаю. Мужчина откинулся на спальник и мгновенно заснул.

По правде говоря, я не умею ухаживать за больными. Конечно, я помогала маме ухаживать за Дэвидом или Джозефом, когда они заболевали (гриппом, ветрянкой и прочим), но никто у нас никогда не болел так тяжело. С другой стороны, никого лучше у него нет, так что попытаюсь.

Я принесла тряпку и, потратив часть воды, как могла, убралась около его головы. Дала ему чистые подушку и одеяло. Собрала таблетки – те, что остались чистыми, – в пузырек, закрыла его и прочитала этикетку: какой-то «Цистамин» [3] Радиопротектор. Принимать его положено до предполагаемого облучения, в крайнем случае – сразу после. . Единственное лекарство, которое есть у меня (и в магазине) – это «Аспирин» и немного жаропонижающих. Да и будь у меня их больше, я бы все равно не знала, что давать.

Я подумала, что поскольку от воды его не вырвало, возможно, стоит дать ему поесть. Но что? Остановилась на супе, курином бульоне – мама всегда варила его нам, когда мы заболевали. Уходя в пещеру, я оставила немного консервов в доме (это бы выглядело странно, если бы их совсем не оказалось), но супа среди них не было, поэтому пришлось идти в магазин. Там я прихватила еще кое-что; мне пришло в голову, что, возвращаясь в дом, стоит загрузить в пещеру запас еды, на всякий случай. Поэтому пришлось тащить довольно тяжелый груз, и к тому времени, как я вернулась и разожгла огонь, уже почти стемнело.

Принеся ему суп, я, к своему удивлению, обнаружила, что больному стало немного лучше. Он не спал и, когда я вошла, изумленно уставился на меня и даже с огромным усилием сумел приподняться на локте. А потом заговорил со мной, первый раз в ясном сознании.

– Я не знаю, где я, – пожаловался он слабым голосом. – И кто вы?

– Вы в долине, – ответила я. – И вы больны.

Я поставила суп рядом с ним и собралась кормить его с ложечки.

– Долина, – пробормотал он. – Теперь вспоминаю. Зеленые деревья. Но здесь никого не было. – Он снова откинулся на подушку.

– Я была здесь, – поправила его я. – Просто пряталась в лесу. (Я предпочла не говорить о пещере.) Потом увидела, что вы больны, и подумала, вам нужно помочь.