Филип Дик - Игроки с Титана (сборник)

– Боже! – кричал он. – Неужели они никогда не кончатся?

По городу шли огромные английские танки.

Еще одно здание – жилой дом, а может, магазин, или школа, или контора – отсюда было не разобрать, – вздрогнуло и превратилось в груду обломков. Под ними нашла могилу горстка бедолаг – и ни криков о помощи, ни предсмертных стонов. Гибель раскинула свои крылья над здоровыми, увечными и над мертвыми, от которых уже исходило зловоние. Смердящий, разлагающийся на глазах труп Берлина, беззвучно рассыпающиеся старинные башни, гордость города…

Мальчик взглянул на свои руки, серые от пепла. Все – живое и неживое – сгорело дотла. Все перемешано и отнято у него.

Так думал мальчик. Больше он ни о чем не мог думать, вернее, в этой сумятице, среди воплей и канонады, все мысли сводились к одному – к еде.

Шесть дней он не ел ничего, кроме крапивы. А теперь и ее не осталось – парк превратился в огромную воронку, на краю которой призрачно маячили человеческие силуэты: женщина со старушечьим платком на голове и пустой корзинкой под мышкой, однорукий инвалид с такими же пустыми, как и корзина, глазами. И девочка. Вскоре все они беззвучно растаяли среди пней и нагромождения стволов погибшей рощи, где прятался маленький Эрих.

А вереница танков все ползла и ползла.

– Неужели это не кончится? – спросил мальчик, ни к кому не обращаясь. – А если кончится, что тогда? Удастся ли нам наполнить желудки…»

– Барон, – раздался над ухом голос Пфердхофа, – ужасно не хочется вас отвлекать, но…

Рейс подпрыгнул как ужаленный и захлопнул книгу.

– Ничего, я слушаю!

«Ну и здорово мужик пишет! – восхитился он. – Совсем меня заморочил. Я ведь будто своими глазами увидел падение Берлина под ударом британцев. Брр! – Он поежился. – Удивительно все-таки, как сильно литература может действовать на психику. Даже бульварщина вроде этой “Саранчи”. Дураку ясно, почему ее запретили на германской территории. Я бы и сам запретил. Зря, конечно, я за нее взялся, но теперь делать нечего, нужно дочитать».

– В приемной моряки с немецкого корабля, – сообщил секретарь. – Пришли отметиться.

– Хорошо. – Рейс торопливо вышел.

В приемной сидели трое моряков в толстых серых свитерах, с густыми светлыми волосами и волевыми, слегка взволнованными лицами.

Рейс поднял правую руку и с дружелюбной улыбкой приветствовал их:

– Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер! – ответили они вразнобой и вручили Рейсу документы.

Отметив им явку в консульство, он вернулся в кабинет и снова раскрыл «Саранчу».

Раскрыл на случайной странице и не смог оторваться, вернуться туда, где остановился. Глаза сами забегали по строчкам, он почувствовал жар в затылке.

«Суд над Гитлером, – догадался он. – После капитуляции Гитлер попадает в лапы союзников. Господи боже! И Геббельс, и Геринг, и все остальные! Процесс в Мюнхене. Гитлер отвечает обвинителю-американцу».

«…в черном воспаленном мозгу, казалось, на миг ожил прежний боевой дух. Трясущееся дряблое тело выпрямилось, голова поднялась. Со слюнявых уст сорвался сиплый полулай-полушепот: “Deutschland, ich bin mit dir”. [87]

И сразу тех, кто смотрел и слушал, охватило оцепенение, они плотнее прижали к ушам головные телефоны, лица русских и американцев, британцев и немцев напряглись.

“Да, – подумал Карл, – снова мы слышим его… Нас не только разбили – перед нами раздели догола этого сверхчеловека, показав, кто он на самом деле. Всего-навсего…”»

– Барон.

В кабинет вновь вошел секретарь.

– Я занят, – бросил Рейс. – Пытаюсь прочесть эту книгу, черт бы ее побрал!

Но злиться было бессмысленно, он это знал.

– Снова Берлин, – сообщил Пфердхоф. – Сообщение в расшифровке; судя по началу, оно касается политической ситуации.

– А подробнее? – Рейс потер лоб.

– По радио неожиданно выступил доктор Геббельс. С очень важной речью. – Секретарь был порядком взволнован. – Нам предлагается опубликовать ее текст в здешней прессе.

– Да-да, – сказал Рейс.

Как только секретарь затворил за собой дверь, Рейс снова раскрыл книгу.

«Опять, наплевав на мои инструкции, сует нос куда не следует», – подумал он о Пфердхофе и перевернул несколько страниц.

«…в тишине Карл взирал на покрытый знаменем гроб.

“Вот он лежит передо мной, но на самом деле он ушел, ушел навсегда. И никакая в мире сила не вернет нам этого человека”.

Человека – или все-таки Übermensch, [88]в которого Карл слепо верил и которого боготворил даже на краю могилы.

Адольф Гитлер почил навеки, но Карл цеплялся за жизнь.

“Ты не пойдешь за ним следом, – шептал ему внутренний голос. – Ты будешь жить. И восстанавливать разрушенное. Мы все будем строить. Мы должны”.

Как же далеко, как чудовищно далеко завела его колдовская власть вождя?! И теперь, когда наконец поставлена точка в невероятной летописи, остается спросить: как этому человеку удалось пройти путь из захолустного австрийского городка через тлетворную нищету в Вене, через окопные ужасы, через политические интриги, через создание Партай – к посту канцлера, к тому краткому мигу, когда он считал себя чуть ли не властелином мира?

Карл знал: благодаря лжи. Адольф Гитлер лгал. Лгал всегда. Вел народ за собой, соблазняя его пустыми речами.

“Мы раскрыли твой блеф, Адольф Гитлер. И наконец узнали, кто ты на самом деле, что такое нацистская партия и для чего тебе потребовалась жуткая эпоха убийств и мегаломаниакальных фантазий. Мы поняли”.

Карл повернулся и пошел прочь от безмолвствующего гроба…»

Закрыв книгу, Рейс некоторое время сидел неподвижно. Он с удивлением обнаружил, что расстроился.

«Надо бы хорошенько нажать на япошек, чтобы запретили чертову книжонку. И вообще, они без труда могут арестовать писаку, как там его… Эбендсен, кажется? Власти у них на Среднем Западе хоть отбавляй. Похоже, нарочно смотрят сквозь пальцы…»

Его огорчила смерть Адольфа Гитлера, гибель Партай и самого рейха в книге Эбендсена. Но не только это. В романе звучал истинный пафос, утраченный в мире, которым правила Германия.

Как ему это удалось? Неужели дело только в таланте?

В арсенале этих беллетристов миллион всяких приемчиков. Взять того же доктора Геббельса – начал свою карьеру с художественной литературы, обращался к самым потаенным страстишкам, гнездящимся в любом человеке, какую бы респектабельность он ни изображал. Да, писатель должен разбираться в людях. Видеть всю их никчемность, трусость, похотливость и продажность. Стоит только писателю ударить в барабан, а уж отклик будет. Ему останется лишь похихикать над произведенным эффектом.

«Нет, вы только поглядите, как он играет на моих чувствах! – возмутился Рейс. – Именно на чувствах, а не на рассудке. И уж конечно, не за так. Свои денежки он наверняка огреб, Hundsfott. [89]Кто-то, несомненно, подговорил шельму, проинструктировал, что и как писать. Эти подонки чего угодно насочиняют, лишь бы платили. Наворотят гору дерьма – публика сожрет, не поморщится. Ну-ка, где ее тиснули? – Рейс глянул на последнюю страницу. – Омаха, Небраска. Последний оплот издательской плутократии США, некогда процветавшей в Нью-Йорке на золото жидов и коммунистов… Может, и этот Эбендсен – жид? Они еще не все передохли, еще пытаются нас отравить. Jüdisches Buch! [90]– Он яростно захлопнул книгу. – Наверняка его фамилия – Эбендштейн. Как пить дать, за ним охотится СД.