Крис Бекетт - Во тьме Эдема

Загвоздка с Джоном была в том, что все считали его храбрецом, и он сам тоже в это верил. Я не говорю, что он этим хвастался, вовсе нет, но таким уж он считал себя: смельчаком, который смотрит в лицо опасности, никогда не отступает и не бежит.

И в каком-то смысле он действительно был храбрым-прехрабрым. Он совершал поступки, на которые никто другой не отважился бы: убил леопарда, выбросил камни в ручей. Ни у кого в Семье не хватило бы на это духу. Ну, может, некоторые бы не испугались вступить в схватку с леопардом, но только не по своей воле и непременно с крепким копьем из черного стекла, и уж никак не в двадцать бремен от роду. Но вот камни бы точно никто-никто больше не стал трогать. Никому бы это даже в голову не пришло.

Так что в чем-то Джон был очень смелым, а вот в другом, в том, что большинство делает каждый день, даже не задумываясь, он бы точно пошел на попятный. Но никто не догадывался, что он просто боится. И все же так оно и было.

Начнем с того, что у Джона не было по-настоящему близких друзей. Он симпатичный, умный-преумный, сильный парень, боец, лидер, — словом, его с радостью принимали в компанию, никто не возражал. И если спросить Джона, кто его друзья, он мог перечислить кучу народа, да и они бы на вопрос о Джоне ответили: «Да, конечно, мы с ним дружим, он славный малый». Но у Джона не было таких приятелей, с которыми бы он проводил больше времени, чем с остальными, кроме разве что его брата Джерри. Но тот скорее был его тенью. Джон много общался с Джерри, потому что тот ничего от него не требовал. Джерри был ему не ровня.

Именно потому Джон и не захотел переспать со мной тогда, в первый вечер у Глубокого озера. Я думаю, он просто испугался. Хотя, казалось бы: раз ты спишь с любыми старомамками из Семьи, с той же Мартой Лондон, так почему бы не со мной? Наверно, тут та же проблема: мы с ним — ровня, и это его пугало.

Я не хочу сказать, что Джон не любит равных себе. Я только заметила, что он их побаивается. Старомамкам от него ничего не нужно, кроме семени. Он может согласиться или отказать: это ничего не изменит. Но если ситуация выходит из-под контроля, ему становится страшно. Вот чего он боится.

Так что в этом смысле много кто был смелее Джона. Я бы даже сказала, большинство. Я тоже люблю, когда все по-моему. И все это знают. Мне нравится получать то, что я хочу. Но если не выходит, я переключаюсь на что-то другое, и все. Я этого не боюсь. У меня нет этого страха, из-за которого Джон никого к себе близко не подпускает, — страха потерять контроль.

Вот, к примеру, сейчас он в одиночку решил навсегда изменить историю Эдема. А мне об этом ни словом не обмолвился. Вообще никому ничего не сказал. Побросал камни в ручей, а я, как идиотка, ждала его, даже не догадываясь, чем он там занимается и почему так долго, а потом, как ни в чем не бывало, явился на озеро и думал, что я просто смирюсь с тем, что он натворил. Он рассчитывал, что я в него поверю. Надеялся, что я его поддержу, приму его сторону, хотя сам-то ни капельки мне не доверял, раз не рассказал, что задумал. Ему не приходило в голову, что другие ничем не хуже него. Он просто об этом не задумывался. Не понимал, что у людей есть собственные планы, мысли, надежды.

Я ужасно на него разозлилась. Клянусь именами Майкла, я не меньше Джона ненавидела Гадафщины. Я терпеть не могла Старейшин с их воспоминаниями. Я бы ничуть не расстроилась, если бы мне больше никогда не довелось услышать, как они распинаются про Томми, Анджелу, искричество и эту дурацкую Большую Небесную Лодку «Непокорный». Я была согласна с Джоном в том, что нет никакого толку постоянно вспоминать про Землю. И если бы он обсудил свой замысел со мной, может, я бы даже с ним согласилась. Но тихой сапой разрушить Семью, а потом явиться ко мне и ждать, что я смирюсь и поддержу его, когда все обнаружится? Сердце Джелы! Рассчитывать, что я разделю с ним позор и вину за то, о чем даже не подозревала? Вот уж дудки!

Я вернулась к Иглодревам, стараясь не попадаться на глаза дозорному (в ту спячку дежурил парень по имени Рог, который вечно меня домогался), и прокралась в шалаш.

— Про тебя все говорили, — сообщила моя сестра Джейн, — сказали, что ты…

— Замолчи, ладно?

Вскоре затрубили рога. «Гар! Гар! Гар!»

У какой-то женщины из группы Синегорцев прихватило сердце, и она и ее дочери не пришли на Эскренное. Двум парням из Бруклинцев не спалось, они ушли на охоту и вернулись к самому концу собрания. Несколько новошерстков ушли в лес перепихнуться (я думала, мы с Джоном договоривались встретиться на Глубоком озере за тем же самым). Все остальные же собрались на Поляне Круга, как будто Гадафщина началась заново.

Вот только теперь это уже не была Поляна Круга, потому что Круга-то больше и не было. Жуткое зрелище, если честно. Как будто встретил в лесу знакомого, окликнул, тот обернулся — и оказалось, что у него выпали зубы и язык, а посередине лица зияет огромная дыра. Казалось, люди боятся приближаться к пустому пространству, где раньше был Круг. На Гадафщины и Эскренные все привыкли выстраиваться вдоль края поляны, поодаль от камней, а сейчас и вовсе отступили к самым древосветам и толпились под ними, тесно прижавшись друг к другу, лишь бы подальше от места, где лежали камни. От этого пустота посредине поляны выглядела еще внушительнее и страшнее.

А еще в тот день была мудь. Несколько часов назад на лес опустилось облако, окутало верхушки деревьев, так что растущие там фонарики-светоцветы превратились в расплывчатые капли света. Накрапывал мелкий дождик — не ливень, как бывает в горах по краям долины, а равнинная изморось, похожая на сырой туман. Было жарко и душно. Кожа блестела от дождя и пота. Казалось, будто нет ни неба, ни деревьев, и этот мрачный пятачок посреди леса, эта поляна с дырой посредине осталась совсем одна на свете — тесная пещерка без воздуха, окруженная пустотой. Не было видно ни летучих мышей, ни махавонов, потому что в мудь они не летают, а прячутся где-нибудь, чтобы не намочить крылья, и ждут, пока облако рассеется.

Лица у всех были серые от усталости. С Гадафщины все расходились с тяжелым сердцем, но хотя бы надеялись выспаться. А теперь еще и это! Многие женщины плакали, впрочем, кое-кто из мужчин тоже. Остальные стояли с каменным видом. Им нужно было на кого-то наорать, найти виновного в том, что случилось.

Старейшины устроились не в центре поляны, как на Гадафщине. Им это было не под силу. Помощники расчистили для них местечко сбоку просеки, уложили туда бревна, покрытые шкурами, и усадили стариков. Казалось, Ступ вот-вот испустит дух.

Каролина и Совет стояли на опустевшем месте посередине поляны, далеко от нас. Строгая седая Каролина была в бешенстве. Ярость бурлила у нее в душе, как смола в стволе подрубленного дерева, которое уже готово упасть и только ждет последнего толчка; тогда смола ударит в небо, обожжет и покалечит всех, кто окажется рядом. Вокруг Каролины столпились члены Совета; была там и коротышка Джейн, чертова Секретарь-Ша. Все кипели гневом, как и Каролина, — все, кроме Беллы Красносвет: вид у нее был совершенно больной, того и гляди хлопнется в обморок.