Олег Дивов - Война миров

– Пожалуйста, Бизе. Хабанеру.

И отвела в сторону микрофон.

С первых нот я узнала эту вещь. Именно ее насвистывал Хикати в «Камелоте», а Леони ему вторила.

Значит, правда.

И на их свадьбе звучала эта песня.

Я никогда не видела, чтобы так пели. Радостный, торжествующий гимн, спетый с закрытыми глазами и мокрым от слез лицом.

Мы плакали. Все. Молча.

Два гроба опустили в землю.

Рахманинов. Вторая симфония. Не Моцарт, нет. Рахманинов. Я очень люблю эту вещь, но после сегодняшнего вряд ли смогу ее слушать.

Стук земли о крышку гроба. Какой сухой и гулкий звук! И не хочется думать, что под слоем земли окажутся лица, красивые, даже в смерти привлекательные. Что с ними будет под землей? Как они там будут, без света, в холоде и сырости?

Я ведь могла их спасти.

Мы уходим с кладбища. Нюр с сестрами уже в машине. Нина на миг прильнула ко мне:

– Дел, прости.

Я смотрю на нее спокойно и сочувственно.

– Нина, скажи честно: ты справишься? Ты хочешь справиться?

– Больше всего на свете хочу. Сейчас – еще больше. Знаешь, я ведь ему обязана.

– Я помогу тебе.

Она смотрит на меня радостно и неверяще. Господи, да неужели эту девочку никто и никогда не любил…

– Если сорвешься, я запру тебя на Сонно. У тебя будет студия, будут инструменты, но тебя будут контролировать, как в тюрьме. Я поручу эту задачу очень красивой женщине. Твое эстетическое чувство запляшет от радости. Но ты шагу не посмеешь сделать самовольно. Эта женщина – китаянка из Шанхая. Она – леди-босс, если ты понимаешь, что это значит. Я вынула ее из шанхайской тюрьмы, где она ждала смертного приговора и казни. Я пообещала ей, что ее дочь получит наше гражданство и достойное образование. Она ожидала, что я прикажу ей мыть полы и убирать в зверинце, и радовалась – потому что это всего лишь работа, и моего работника никто не смеет оскорбить или унизить лишь потому, что он убирает грязь. А я вместо этого попросила ее прекратить воровство слуг во дворце и отучить мою свекровь от пьянства.

– Представляю, – шепчет Нина с восторгом.

– Я поручу тебя ей. У тебя будет все, что действительно нужно – для ума, души и тела. Но у тебя не будет ни малейшей возможности выйти за рамки назначенного тебе поведения. Ты сможешь попросить, чтобы тебя обучили каллиграфии и китайскому – но ты не сможешь выпить ни капли вина.

– Слушай, а может, ты прямо сейчас это сделаешь? – искренне удивляется Нина. – А то у меня есть идеи, с ними бы надо поработать, и Сонно – отличное место. Опять же, китайская леди-босс – это запредельно круто, это вдохновляет.

Я ненавижу ее. Поднимаю левую руку, говорю в браслет:

– Баба Лиза, у вас один лишний пассажир. Буйный. На Сонно сдадите ее с рук на руки Ю Линь. Я напишу ей и проинструктирую. Когда доставите, вернитесь на Землю, потому что у пассажира еще ребенок, две собаки и куча специфической аппаратуры, без которой обойтись нельзя.

Нина смотрит на меня так, будто я спасла ей жизнь.

А может, на самом деле спасла?

Одно знаю: очень удобно иметь под рукой планету, куда можно отправить тех, кто тебе дорог.

– Удивительная страна, – сказал Энрике. – Здесь как будто всегда осень.

Нашел чему удивляться. Я вот удивилась, что он сравнил шотландский июль с осенью – потому что в Золотом Мехико так выглядела зима.

– Но должен признать, в этой постоянной осени есть свое очарование, своя романтика.

Мы медленно шли вдоль реки по направлению к руинам баронского замка. Честно говоря, у меня не было желания встречаться с Энрике. С куда большей охотой я поболтала бы с Марией. Пожалуй, ее религиозность была бы кстати в моем нынешнем настроении. Когда переживаешь чью-то смерть, разговоры о Боге помогают справиться с горем. Начинает казаться, что люди не умерли, а просто куда-то переехали. Да, навсегда. Да, в другой мир. Но так легко представить, что этот «другой мир» – просто недоступная планета, этакий монастырь, и им там комфортнее, не нужно за них беспокоиться, у них все хорошо, а придет время – и ты к ним поедешь…

Энрике не интересовался, хочу ли я с ним встречаться. Он позвонил и сказал, что волею судеб оказался в Пиблс, у него выдался ничем не занятый час, и он хотел бы поговорить со мной. Ему есть что сказать мне, и он надеется, меня порадуют новости. Я не особо сопротивлялась.

Мы встретились у старого моста и пошли направо по тропинке. Я почти все время молчала, Энрике ограничился несколькими банальностями вроде замечаний о погоде и местных нравах; то и другое ему скорее нравилось, чем нет, и уж точно он переменил свое неблагоприятное мнение о Шотландии, сложившееся поначалу.

– Признаться, поначалу я был шокирован. Холодно, ветер, дождь – и это ваше лето?! Странные люди… Я не сразу понял: а ведь именно такой я и представлял себе Землю в детстве. Стылой и отчужденной, высокомерной и насмешливой. И удивительное дело: я скоро привык и даже нахожу эту страну привлекательной. Пожалуй, даже более привлекательной, нежели древняя Мексика, которая почему-то не произвела на меня впечатления.

Тропинка, раскисшая от утреннего дождя, петляла между натоптанными углублениями, в которых все еще стояла вода. Надо бы намекнуть Скотту, чтобы дорожку выровняли и засыпали гравием. Хотя это бесполезно. Это уже муниципальная земля, а муниципалитет Пиблс просто трясется над всем, что «старинное». Даже если это просто грязь вдоль реки. Две тысячи лет эта грязь тут была неизменной, сохранение этой грязи есть сохранение истинного духа Шотландии и ее традиций.

Какой, право слово, кошмар эти традиции.

– Доктор Вальдес, это и есть те новости, которыми вы мечтали меня порадовать? То, что вы наконец-то адаптировались к Земле и ее многообразию?

Он мягко и смущенно засмеялся:

– Нет. Разумеется, нет. – Помолчал. – Я должен поблагодарить вас за ту перемену, какую вы произвели с моей женой. Она расцвела. Я знаю, вы довольно часто видитесь, но самые важные перемены произошли дома. Мария снова похожа на ту юную девушку, которой я предложил руку и сердце.

– Я всегда говорила, что северный климат полезен для мужчин. Они в нем молодеют и начинают видеть девушек даже в матерях своих же троих детей, – съязвила я.

Энрике хохотнул:

– Я думал, вы скажете что-нибудь привычно-вежливое, мол, ну что вы, я тут ни при чем… или даже – не стоит благодарности, ваша жена чудесный человек. А вы…

– Зачем же я буду говорить то, чего вы ждете и что вас ни капельки не удивит?

– Да-да, – кивнул он. – Понимаю. Удивить – это наполовину победить. Кажется, я не ошибусь, если предположу, что ни разу не сумел удивить вас?

Вопрос был явно риторическим, а на риторические вопросы я отвечаю только Августу – и исключительно потому, что в его исполнении они несут обычную функциональную нагрузку высказываний, вопросительных по сути, а не только по форме.