Олег Дивов - Война миров

Я почувствовала себя почти оскорбленной. Павлов верно истолковал мое молчание, поэтому хохотнул – надо отметить, премерзко, хотя и с оттенком смущения.

Радха вела машину аккуратно, даже медленно. Я уже видела злополучную парковку, которая для двоих человек стала последней остановкой в жизни. Рядом с лимузином Вальдесов стояла моя «Стрела» и еще несколько машин, парочка – точно проезжие туристы. Толпились люди, оттесненные от места происшествия цепочкой крепких ребят. Но я не увидела ни санитарных вертолетов, ни полицейских машин, ни тем более федералов.

Вместо них было три фургона армейского вида, но без опознавательной раскраски, и рота солдат. Командовал ротой подчеркнуто громоздкий мужчина.

В форме капитана военной контрразведки.

Нашу машину без слов пропустили за оцепление. Из окна я заметила лужи крови и два тела. Сеньора Вальдес лежала на боку, уткнувшись лицом в асфальт, выбросив руки вперед и подтянув колени под грудь. Жалкая поза. Словно бы она хотела спрятаться от смерти, оттолкнуть ее от себя – но смерть, как обычно, оказалась сильнее. При падении из узла ее волос вылетели шпильки, и легкий ветерок трепал распустившиеся мертвые пряди. Несмотря на яркое солнце, волосы казались пыльными и неухоженными – просто седыми космами старой ведьмы. Из-под груди натекла темно-красная лужица, блестящая, но уже подсохшая по краям.

В пяти метрах дальше на спине лежал мужчина. Еще живой. Лежал достойно, ровно вытянув ноги, глядя прямо в небо. Из угла рта и из носа текла яркая кровь. Я машинально прикинула объем кровопотери – около двух литров на данный момент. В теории, окажись он прямо сию секунду на операционном столе, в крайнем случае в вертолете, имел бы неплохой шанс выжить. Но не было ни операционного стола, ни санитарного вертолета. Ему даже первую помощь не спешили оказать.

Чуть поодаль я заметила Весту и Марию. Веста стояла в наручниках, совершенно растерянная, и на всякий случай не предпринимала ничего. Мария сидела на асфальте и плохо понимала, что происходит. На моих глазах ее вырвало, и, похоже, уже не в первый раз.

А к стеклам запертого лимузина изнутри прилипли три детские мордашки. Белые, с широко раскрытыми сухими глазами.

Я протянула руку, коснулась плеча Радхи, привлекая внимание. Показала ей на детей, спросила:

– Нравится? Эти трое вырастут моральными калеками. Благодаря тебе. А Леони и Лоренс, которые могли бы их вылечить, мертвы.

В эту минуту я сама была как зомби. У меня не срывалось дыхание, и пульс не участился. Не обращая никакого внимания на окружающих, я рывком сдернула заднюю панель в машине и нащупала аптечку. Вынула перевязочный пакет – да, плохонький, но лучше плохонький, чем никакого, – выскочила из машины и пошла к Энрике. На моем пути вырос давешний капитан.

– Уйди, дебил, – я дернула плечом.

Он схватил меня за локоть, я плавным, совершенно естественным движением вынула руку из его жестких пальцев. Кажется, он хотел продемонстрировать мне свой гнев; некоторые мужчины это любят – демонстрировать гнев женщине. Господин недоволен, ага-ага, как посмела… За моим плечом вырос Павлов:

– Капитан Флинн, отставить.

Его голос звучал серо, плоско и скучно. Точно так, как и должен звучать приказ полковника капитану, который решил на задании потешить самолюбие. Заодно.

– Есть, сэр. – Он отступил, старательно пряча злость.

– Во-первых, капитан Флинн, она старше тебя по званию. Во-вторых, я тоже не понял, а где санитарные машины?

– Но, сэр, я видел рану. Она смертельна.

– Капитан Флинн, вы военный хирург? Нет? Немедленно вызовите врачей.

– Полковник, – встряла я, – и не только хирургов. Вон той женщине, – я показала на Марию, окончательно ослабевшую, – не далее как сегодня утром дали яд. Какой – я не знаю. Скорей всего, не летальный, но это не значит, что без лечения она оправится сама.

– Спасибо, майор Берг, – кивнул Павлов. – Капитан Флинн, вы слышали? И какого черта до сих пор торчите на месте?

Я опустилась на колени рядом с Энрике. Он скосил глаза, зачем-то попытался поднять голову, отчего кровь пошла сильнее. Он заметил это, дернулся, задышал глубоко и сильно, пытаясь одновременно что-то сказать.

Люди странно реагируют на вид собственной крови. Большинство при виде глубокой раны впадает в панику. Собственное мясо, не прикрытое кожей, вызывает у них такое отвращение, что они пытаются убежать от него. Боль от ран не такая уж сильная, к тому же пик ее приходится на момент повреждения, а затем человек не чувствует почти ничего – до того периода, когда начнется нагноение или заживление. Остается только один страх, который и толкает раненого на самые безумные поступки. Кто-то воет и кричит, а кто-то торопится сказать окружающим «важное», без чего человечество явно не обойдется. Выздоровевшим обыкновенно бывает стыдно.

Конечно, не все таковы. Многие совершенно равнодушны к ранам. В древности безразличие к крови и открытому мясу считалось одним из необходимых достоинств воина. В наши дни на некоторые военные факультеты отбирают только таких людей. В частности, на факультет тактической разведки в Мадриде. Разрез над коленом, сделанный на испытательных тестах, потом заживляют так, что шрама не остается. У меня тоже не осталось. Август и Макс прошли бы тест с блеском – Макс с шуточками-прибауточками, а Август раздраженно поглядывал бы на часы, поскольку вечером собирался проведать знакомого коллекционера красных машинок, а с этими тестами рисковал опоздать. А вот Энрике провалился бы. Я с горечью следила за тем, как он вздрагивал всякий раз, едва его блуждающий взгляд задевал за нечто красное, жирно блестящее, манившее к себе всех окрестных мух, комаров и прочих мелких кровососов.

Я обнажила рану и скрипнула зубами.

– Полковник, – позвала я через плечо. Павлов тут же подошел. – Я хочу, чтобы вы это видели. И я хочу, чтобы вы были свидетелем: если этот человек умрет, то его убийца – ваш подчиненный. Попади он к врачу четверть часа назад – он бы выжил. А через четверть часа, когда за ним наконец-то прилетят, он скончается от массивной кровопотери.

Павлов промолчал. Он видел то же самое, что и я. Радха не только оглохла, похоже, она и слепнуть начала. Пуля прошла выше сердца и даже аорту, по всей видимости, лишь задела. Этот вывод я делала потому, что с перебитой аортой не живут столько, сколько уже протянул Энрике.

– Полковник, вы же мужчина, – хрипло произнес Энрике. Каждое слово отзывалось новой порцией крови, вытекавшей изо рта. Он закашлялся, и Павлову пришлось помогать мне, когда я прижимала Энрике к земле, не давая ему шевелиться. – Может быть, мне осталось несколько минут.

– Я понимаю, доктор Вальдес.