Олег Дивов - Война миров

Я не засмеялась и не зевнула с подчеркнуто скучающим видом. Я вообще не переменилась в лице. Строго говоря, я уже секунд пять прислушивалась к легкому шуму с той стороны, откуда пришла Радха Шетти. Человек, один, мужчина. Не скрывается, идет открыто. Когда подойдет вплотную, еще и постарается внимание привлечь – он знает, что я вооружена, и совсем не хочет наткнуться на пулю.

– Радха, Даймон готовил себе тылы лет двадцать. Это во-первых. А во-вторых, никакие тылы не спасли бы его. И никакие его ценные сведения. Просто у нас нет чисто технических средств, чтобы посадить его. Не брался он существующими методами. Август, не сомневаюсь, взломал бы его на допросе, только признание – недостаточное основание для обвинения и приговора. Любое признание надо подтвердить уликами. А улик Даймон не оставлял. В отличие от тебя. Поэтому сведениями он заплатил не за свободу – ее он добыл себе сам. Он заплатил за то, чтобы ему не рыли яму. Фактически он подмазал самолюбие тех, кто мог серьезно навредить ему в будущем. Но поверь мне на слово: если вдруг изобретут аппарат, позволяющий считывать воспоминания, и если данные, полученные таким образом, признают достаточной уликой, Даймон тут же сядет на всю оставшуюся жизнь. И все это понимают. Он тоже. Именно поэтому он изо всех сил нарабатывает себе репутацию, хватаясь за самые безнадежные дела на благо государству. Не для того, чтобы его отпустили с миром. Для того, чтобы в тюрьме, отсиживая свое пожизненное, быть полезным. Чтобы его по-прежнему привлекали для решения деликатных задач.

– Прописные истины, Берг, – сказала Радха. – Аксиомы. Думаешь, я хочу чего-то другого? Я уже сказала, меня вполне устраивает тюрьма. На воле, безусловно, лучше. Но меня не ждет хорошенькая рыженькая Оленька, девочка из приличной семьи, которая в любую секунду может выскочить замуж за кого угодно, даже и за царевича. Это Даймону сильно повезло, что у царя не было сыновей. Ты ее видела?

– Нет, – соврала я.

– Копия Леони. Только моложе и счастливей. Потому-то Даймон всегда ненавидел Леони. Он же сначала познакомился с ней. Я тогда была его ученицей, ну и, как водится, влюбилась по уши. Соответственно, делилась с ним всем, чем дорожила. Он ко мне относился снисходительно, дары мои принимал с великолепной небрежностью. Нет, мы так ни разу и не переспали. Он в этом плане дико принципиальный – с коллегами не спит. Причем не только принципиальный, но и честный: ушла в отставку – тогда можно. Боялся, что если завести служебный роман, то это плохо скажется на работе. Я как-то спросила его – уже много позже, был у нас еще один период взаимного расположения, – спал бы он со мной, не будь я разведчицей? Мне понравился его ответ. Тогда. Потом я поняла, что он этак вежливо меня отшил. Он сказал, что с той девочкой, которая была до Джона, Хэма и Ордена, он бы не только спал. Не исключено, что даже и женился бы. Сомнительно, чтобы брак оказался прочным, но попытку бы он сделал. А та я, которая получилась после всех передряг, ему неинтересна. Как он выразился, хорошо гальванизированный мертвец. Горячее тело и вымороженная душа. Я не замедлила попрекнуть его Леони. Он расхохотался и сказал, что Леони, в отличие от меня, просто возомнила себя то ли свергнутой царицей, то ли серым кардиналом в вечернем платье. Но она не зомби, как я. Тогда-то я и узнала, что увивался он за ней, как чокнутый кобель за течной сучкой. Только она, – Радха хихикнула, – ему не дала. А потом он встретил Оленьку и понял, что это его шанс.

– А когда ты поняла, что теряешь слух? – спросила я. – Или оглохла сразу?

Словесный фонтан, бивший из нее, иссяк мгновенно. И смотрела она наконец-то твердо в глаза. Подняла руку, коснулась мочки левого уха:

– Этим еще немного слышу.

– Вот на этом давай закончим. Ты сдаешься потому, что тупо не услышишь убийцу, если он залезет к тебе в дом. А убийца ходит за тобой по пятам. И Дуглас ты хотела грохнуть не ради Леони, а ради того, что ты не смогла бы засечь даже эту дилетантку. Ты бы легла в клинику, деньги-то есть, только в клинике никто не стал бы охранять тебя. Особенно пока ты отходишь от наркоза. Ты могла бы безопасно прооперироваться на Сибири, но туда тебя не пустит Даймон. Тогда тебе пришло в голову, что тюрьма гарантирует тебе жизнь. А если удастся отстоять часть накоплений, – должны же быть у тебя и честные деньги, хоть сколько-нибудь, – то ты вполне сможешь прооперироваться в тюрьме. Опять же, если ты докажешь свою нужность государству, тебя могут привести в порядок и вовсе бесплатно.

– Согласись, отличное решение? Меня никто не ждет, мне некуда спешить, я могу позволить себе просидеть и двадцать лет. Через двадцать лет я буду еще не старая. Зато живая и здоровая. Поверь, мне есть чем заплатить государству за тюрьму, из которой я выйду здоровой.

В двадцати метрах справа и выше по склону кто-то коротко свистнул. Радха не услышала. Она заметила только, что я повернула голову, дернулась было – федералы не подкрадываются скрытно, – но я пошевелила пистолетом. Она снова уселась на ту же кочку, лицо ее окаменело. Почему-то, глядя на Радху, я подумала: ее сломало не предательство мальчика. Ее сломало осознание, что она некрасива. Мальчик отказался от нее, потому что счел недостаточно привлекательной для себя. И любовь Хэмилла Корпа уже ничего не могла ей возместить.

В сущности, у нее было хорошее лицо и ладно скроенная фигура. Ничего отталкивающего. Но нет ничего, что оживляло бы ее черты. Ни огня, ни обаяния, ни загадки. Просто слишком рано разочаровавшаяся женщина. Идеальная рабочая лошадка, идеальный хоббит. На нее точно не обратишь внимания в толпе. Не увидишь, не запомнишь, не станешь разыскивать. За этой девушкой не стал бы бегать Энрике Вальдес, и ее миссия не была бы провалена. Точнее, она бы провалила миссию раньше, не сумев завоевать его внимание. Но ей и не пришлось бы решать вопросы личной этики – потому что на базе ее не дожидался бы Макс.

Леони была права. Радхе стоило бы вцепиться в Хэмилла Корпа. А она влюбилась сначала в недостойного, а потом в недосягаемого. И осталась ненужной никому, даже Корпу. Потратила свою жизнь на карьеру, потому что служба позволяла ей не думать о том, что возвращаться некуда и не к кому. На годы, убитые ради того, чтобы заставить заткнуться собственную гордость. Служба была для нее наркотиком, который позволял не слышать этот острый, больной голос: ты не нужна. Ты можешь совершить тучу подвигов, ты можешь прославиться, но даже те мужчины, которым ты спасла жизнь, тяготятся твоим обществом. И без колебаний меняют тебя на тех девочек, к которым их тянет, словно магнитом. А тебя оставляют в прошлом. И ты можешь напоминать о себе, требовать благодарности – тебе ведь, в сущности, не так много нужно, всего-то общение и чуточку тепла, – а они видят в твоих требованиях один лишь шантаж. Потому что Даймон прав: ты зомби. И ты никогда не была другой. Ты такой родилась. А твой паршивый характер не позволяет тебе с этим фактом смириться.