Эдуард Геворкян - Деревянные облака

Прокеш замолчал, поморгал глазами и снова заговорил спокойно, ровным голосом:

– И вот увидел, как я ухожу, а он остается.

– Автосуггестия. Резонанс ментальных уровней, – пробормотал Виктор Тимофеевич.

– Нет. Я видел то, чего не мог видеть. Секунду или две после моего ухода он стоял в прихожей, потом упал.

Миронов потрогал усы, покачал головой.

– Не нравится мне эта история.

Снова молчание. Мне стало душно в помещении, я вышел во двор. Через минуту вышел и Кузьма.

– Слушай, у него и жена умерла?

– Да.

– Жалко мужика. Много тогда людей умерло?

– Много.

Внизу мелькали зеленые пятна лесов, время от времени огненными нитями полыхало отраженное в реках солнце. Шелест двигателей почти не слышен. Кроме нас, в кабине было несколько человек. И семья с ребенком. Ребенок – неугомонный мальчик, скакал по пустым креслам под умиленными взглядами родителей. У обзорного колпака сидел молодой человек в светлой куртке. Лицо показалось знакомым. Точно – странный рыболов. Как там его Кузьма называл? Никифор. Да, Никифор и Татьяна.

– Все-таки я поговорю с Семеном, – сказал Прокеш.

Рядом с Никифором сидела девушка. Она внимательно смотрела вниз, прижав нос к колпаку. Никифор же внимательно смотрел на ее затылок. Возможно, девушка и есть Татьяна.

– Потом я махну с тобой на Марс. Нет, пока не буду. Валентина Максимовна меня очень не любит.

Никифор медленно приближался к затылку Татьяны. На мгновение коснулся губами высокой шеи. Тут же отшатнулся и посмотрел вверх, вбок, назад, словно высматривал, кто, так сказать, посмел нанести поцелуй. Татьяна не реагировала.

– Сейчас на Марсе начнется бурление. А за старушку Землю я особенно рад! Слишком у нас тихо, спокойно. Теперь и у нас закипит! Такая цель! Арам, ты меня слышишь?

Я кивнул и повернулся к нему. Прокеш отвалился на спинку кресла и, как всегда, сложил руки на животе. Симпатичный человек. Сейчас он мне чем-то напоминал большого толстого благодушного паука, медленно, обстоятельно и со вкусом сплетающего густую паутину. Мне нравятся пауки, они такие же целеустремленные, как муравьи. Паук, плетущий сеть свою, достоин такого же уважения, как трудяга-муравей. Но над чем трудится Прокеш?

Стоило на минуту отвести взгляд, как ситуация в кабине изменилась. Никифор сидел у стекла, но Татьяны рядом не было. Я обнаружил ее рядом с родителями неугомонного ребенка. Ребенок же топтался у решетки кондиционера и пытался засунуть туда руку. Я задумался: а Татьяна ли это?

– Ночью, когда ты с Кузьмой верши ставил, у меня был с Мироновым большой разговор. Миронов отдает головы на отсечение, свою и Кузьмы в придачу, что фашистская Германия не могла иметь атомного оружия в 1943 году. Лыков тоже клянется, что ничего не слышал о взрыве и радиоактивном заражении в Клинцах. Полный мрак.

– Но есть же учебники истории, энциклопедии, справочники.

– Много чего есть. Знал бы ты, сколько всего наврано в этих справочниках! Зря я ввязался в это дело.

– Но вы же были экспертом…

– Я знаю, как стал экспертом! Спроси ты меня, чем я конкретно занимаюсь, – многое для тебя стало бы ясно. Но ты тактичен и нелюбопытен сверх меры.

– Вы писатель.

– Писатель, но какой? Во-первых, я книжник…

– Да-а? – откровенно удивился я. – А разве они еще есть?

– Сохранились, представь себе! И книги издают. Со страницами. Немного, но издают. Очень малыми тиражами для немногих любителей. Впрочем, писатели-книжники вымирают. Нас сотен пять осталось, не больше. Я работаю в редкой и почти схлопнувшейся сфере фантастики. Здесь печатное слово не выдержало конкуренции видеоформных красот и чудес объемной развертки. Да это и закономерно – легче показать, чем описать. Мой сынишка любил книги, он с трех лет читать начал. Сейчас он был бы твоих лет. В общем, мое творчество довольно известно среди любителей.

– Я не любитель.

– Знаю, поэтому не подсовываю свои труды. Ну, так вот – фантастическая ситуация потребовала фантастического эксперта. Не знаю, что там щелкнуло или булькнуло в недрах профтранспьютера, но выяснил одно точно – среди всех моих коллег один я зарегистрирован как писатель-фантаст. Остальные, от самого Поллока до бездарнейшего Хуареса, индексировались как угодно – видеоформистами-интерпретаторами, видеопластерами, реализаторами свободных форм. Не из кого было выбирать, понимаешь! Пришлось мне стать экспертом. А что из этого вышло – сам видишь! Запутался, запутал других, а смысла никакого! Словно расписываешь сюжет, а он не идет.

«Какое же мне место в вашем сюжете?» – хотел спросить я, но не стал спрашивать. Мелькнула одна простенькая до жути мысль.

– А не казалось ли вам, что это все… – Я растопырил ладони, словно пытался охватить ими резвого мальчика у кондиционера, прильнувшего к стеклу Никифора, и очутившуюся рядом Татьяну, и всех в кабине, – не кажется ли вам, что все это – фантограмма?

Прокеш слегка поднял брови, хмыкнул, потер пальцем переносицу. меланхолично ответил:

– Ты еще спроси, кто ее смотрит? Но если это и фантограмма, то до ужаса бездарная и до отвращения затянувшаяся.

У смотрового колпака притихший ребенок, раскрыв рот, смотрел, как Никифор и Татьяна осторожно целовались.

Перемены я заметил сразу. Небо стало светлей, неизменные полосы воздушных потоков еще тянутся над головой, но они уже слабее, тоньше. А вечные густые сумерки превратились в затянувшееся раннее утро. Утро, правда, отдавало желтизной.

Городок сильно вырос. Ну а черные терриконы превратились в приятные глазу холмы, поросшие невысоким кустарником.

Изменилось многое, но все равно – я здесь свой. И если я пройдусь по нешироким коридорам секторов, то не раз и не два остановят окликом «Привет, Арам!», а Марченко вцепится мертвой хваткой и уговорит, непременно уговорит хотя бы месяц поработать с ним: людей, естественно, не хватает, на кольцо фазоинвертора народ уходит как в прорву. Земля сняла квоту на освоенцев, но все равно – пока их подготовят да пока переподготовят…

– Да, – помотал головой Кузьма. – Надо же, Марс!

Лыков жадно озирался по сторонам, переводил взгляд с корпусов на хилую траву под ногами, с белесых линий воздушных потоков в несветлом небе на обрывки упаковок, шелестящих вдоль стен, пятнистых из-за осыпавшегося эмалита.

Он нагнулся, сорвал травинку, растер в пальцах, понюхал.

– Ма-а-рс? – повторил он с большим сомнением. – А пахнет как у нас! Стоило три недели трястись!

Я улыбнулся. Это пройдет. У каждого новичка неизбежная реакция – ну где тут неизвестность и опасности, а потом, буквально через несколько минут, – разочарование – та же Земля, но в иной упаковке. Через день-два постепенно, но неотвратимо придет ощущение другого места. У меня это пришло, когда я пнул по небольшому камешку, а он улетел неожиданно далеко и с треском врезался в стену склада, отбив кусок покрытия. Из шлюза тут же выскочили несколько человек с термосами в руках. Увидев мое ошарашенное лицо, они заулыбались, а через несколько минут я потягивал крепчайший чай с лимонными ягодами: к новичкам на Марсе великодушны.