Рик Янси - Бесконечное море

Мой отец.

Пикает монитор. Капельница, жесткая простыня, твердая подушка, из руки тянутся проводки. И мужчина, сидящий возле кровати. У него болезненный цвет лица, он потеет, в его кожу глубоко въелась грязь, он нервно теребит рубашку, у него налитые кровью глаза и раздутые влажные губы.

– Марика.

Я закрываю глаза: «Это не он. Это наркотики, которыми тебя накачал Вош».

Снова голос:

– Марика.

– Заткнись. Ты не настоящий.

– Марика, я хочу кое-что тебе сказать. Ты должна это знать.

– Я не понимаю, почему вы со мной это делаете, – говорю я Вошу.

Я знаю, что он за мной наблюдает.

– Я тебя прощаю, – бормочет мой отец.

У меня перехватывает дыхание. Боль такая острая, будто в грудь вонзили нож.

– Прошу вас, – умоляю я Воша, – пожалуйста, не надо.

– Тебе пришлось уйти, – говорит отец. – У тебя не было выбора, да и в любом случае во всем виноват я сам. Не ты меня споила.

Я инстинктивно зажимаю уши руками. Но его голос звучит не в комнате, он раздается во мне.

– Я совсем недолго протянул после твоего ухода, – пытается приободрить меня отец. – Всего часа два.

Мы перебрались в Цинциннати. За сотню с лишним миль. А потом его припасы закончились. Он умолял меня не оставлять его одного, но я знала, что он умрет без алкоголя. И я отыскала его. Вламывалась в чужое жилье – ну, не вламывалась, ведь все дома были брошены, и мне надо было просто влезть в выбитое окно. Обнаружила бутылку водки под матрасом. Я была так рада, когда ее нашла, что даже поцеловала.

Но было поздно. Когда я вернулась в наш лагерь, отец уже умер.

– Я знаю, ты винишь себя, но напрасно – мой час пробил, Марика. Все равно это случилось бы. Ты поступила так, как считала нужным.

От этого голоса не спрятаться. И не убежать. Я открываю глаза и смотрю прямо на отца:

– Я уверена, что все это обман. Ты не настоящий.

Он улыбается, будто я сделала хороший ход в шахматах. На его лице появляется выражение учителя, довольного своим учеником.

– Я и пришел, чтобы сказать тебе об этом! – Он скребет длинными пальцами по бедрам, и я вижу грязь у него под ногтями. – Таков урок, Марика. Они хотят, чтобы ты это наконец поняла.

Теплая ладонь дотрагивается до моего холодного локтя. В последний раз, когда отец ко мне прикасался, – это были обжигающие пощечины. Одной рукой он удерживал меня на месте, а второй хлестал по лицу.

«Сука! Не уходи. Не смей меня оставлять, сука!»

И за каждым оскорблением следовал удар. Он обезумел. Каждую ночь в темноте ему мерещились кошмары. В жуткой тишине, которая наваливалась на нас каждый день, он слышал разные звуки. Незадолго до своей смерти он проснулся и с криками начал расцарапывать себе глаза. Ему казалось, что у него под веками завелись жуки.

И вот теперь эти распухшие глаза смотрят на меня, а под ними еще свежие царапины от ногтей. Еще один круг, еще одна серебряная пуповина. Теперь уже мне мерещится и слышится то, чего нет на самом деле. Это я чувствую прикосновения, когда до меня никто не дотрагивается.

– Сначала они приучили нас не доверять им, – шепчет он. – Потом они приучили нас не доверять друг другу. Теперь они приучают нас к мысли, что даже самому себе верить нельзя.

– Я не понимаю, – шепчу я в ответ.

Он начинает исчезать. Я падаю в темные глубины, а мой отец растворяется в бездонном свете. Он целует меня в лоб. Благословение. Проклятие.

– Теперь ты принадлежишь им.

Стул стоит пустой. Я одна. Потом я напоминаю себе, что здесь никого не было. Никто не сидел рядом со мной. Жду, когда сердце перестанет бешено колотиться. Я приказываю себе оставаться спокойной и стараюсь контролировать дыхание. Действие лекарств ослабеет, и со мной все будет в порядке.

«Ты в безопасности, – говорю я себе. – Ты в полной безопасности».

В комнату входит светловолосый рекрут, которому я врезала по горлу. Принес еду: кусок мяса загадочного происхождения, картошку, мягкую фасоль и высокий стакан с апельсиновым соком. Он нажимает кнопку, чтобы поднять меня в сидячее положение. Потом ставит поднос передо мной, а сам скрещивает руки на груди, как будто чего-то ждет.

– Расскажешь, как это на вкус, – сиплым голосом говорит он. – Я еще три недели не смогу есть твердую пищу.

Кожа у него белая, и от этого глаза кажутся еще темнее, чем на самом деле. Он не крупный, не мускулистый, как Зомби, и не коренастый, как Кекс. Он высокий и стройный. Телосложение пловца. В том, как он держится, чувствуется тихая напряженность. Особенно это видно по глазам. Кажется, в их глубине спрятана сжатая пружина.

Я не знаю, чего он ждет, и на всякий случай говорю:

– Извини.

– Просто врасплох застала. – Постукивает пальцами по руке. – Ты есть собираешься?

Трясу головой:

– Я не голодная.

Еда вообще натуральная? А этот парень, который ее принес, настоящий? Я не могу полагаться на собственный опыт. Тону в бесконечном море. Медленно погружаюсь, темнота давит и увлекает меня ко дну, выжимает воздух из легких, выдавливает кровь из сердца.

– Выпей сок! – сурово приказывает рекрут. – Они говорят, что ты должна хотя бы сок попить.

– Почему? – с трудом выговариваю я. – Что там, в этом стакане?

– Ты параноик?

– Немного.

– Они просто взяли у тебя где-то пинту крови. Вот и сказали, чтобы я заставил тебя попить.

Я не помню, чтобы у меня брали кровь. Может, это случилось, пока я разговаривала со своим «отцом»?

– А зачем они брали у меня кровь?

Смотрит на меня как на пустое место:

– Дай-ка вспомню. Они ведь все мне рассказывают.

– И что тебе известно? Почему я здесь?

– Мне не полагается с тобой разговаривать, – поясняет он, а потом все равно продолжает: – Нам сказали, что ты – ВИП. Очень важный заключенный. – Трясет головой. – Я не врубаюсь. В старые добрые времена Дороти просто… просто исчезала.

– Я не Дороти.

Пожимает плечами:

– Я не задаю вопросов.

Но мне нужно, чтобы он на один ответил.

– Ты знаешь, что случилось с Чашкой?

– Убежала с ложкой. Так мне объясняли.

– Это была тарелка.

– Я пошутил.

– А я не поняла.

– Ну и пошла ты.

– Маленькая девочка, которую переправили сюда вместе со мной на вертолете. Она тяжело ранена. Мне надо знать: она жива?

Кивает с серьезным видом:

– Прямо сейчас этим и займусь.

Я все делаю не так. У меня вообще с людьми всегда плохо складывалось. В школе у меня было прозвище – Ее Величество Марика. Ну и еще дюжина вариаций на ту же тему. Может, не стоит выделываться?

– Меня зовут Рингер.

– Чудесно. Тебе, наверное, это очень нравится.

– У тебя знакомое лицо. Ты был в лагере «Приют»?

Он хочет что-то сказать, но осекается:

– Мне запрещено говорить с тобой.

Меня так и тянет спросить: «Так чего же ты долдонишь?» Но я себя сдерживаю.