Евгений Филенко - Вектор атаки

Дверь закрылась.

Винсент де Врисс лежал на спине – теперь уже без притворства, в том положении, когда боль досаждала меньше всего, – и таращился бессонными глазами в низкий потолок. «Она не дождалась. Женщины… что с них взять? Она была слишком молода и нетерпелива, чтобы ждать столько лет. Я не могу ее судить. В конце концов, каждый из нас на своем месте… еще неизвестно, как бы я повел себя в подобной ситуации. Это сейчас у меня нет иного выбора… только лежать в этой клетке и ждать, ждать… теперь уже совершенно непонятно – чего именно».

Доктор Стеллан Р. Спренгпортен задумчиво потеребил тугой завиток светло-рыжей бороды.

– Нет, не помню, – сказал он. – Сколько, вы говорите, прошло лет? Двадцать? Больше? Ну посудите сами: я был у вас один, а сколько за эти годы у меня было таких, как вы?

– Охотно верю, – сказал Кратов. Тут же уточнил: – В то, что нас было много. И всех нас вы приводили в келью к Харону?

– Кто такой Харон? – нахмурился доктор.

– Как это вы его отрекомендовали мне: очень хороший психомедик. Но очень ленивый.

Стеллан пожевал губами, поглядывая на Кратова снизу вверх. Он по-прежнему выглядел могучим и самоуверенным гномом, хотя заметно прибавилось морщин на лбу и седины в бороде и нарочито неухоженной шевелюре, а любопытства в маленьких серых глазках, наоборот, поубыло.

– Курсант-звездоход, – сказал Стеллан немного печально. – Бросила девушка. Сумерки, самое ненавистное время для медиков. Попытка суицида на обочине автострады… Конечно же, я вас помню. Попытка прикинуться склеротиком была неуклюжа. Но вы очень сильно изменились, друг мой.

– А вы – очень мало, доктор.

– Напомните мне ваше имя.

– Константин Кратов, ксенолог…

– …и, очевидно, преуспевающий. Судя по суровой физиономии цвета застарелой бронзы, вам удалось излечиться от сердечного недуга и покорить не только Галактику, но и множество девичьих сердец.

– Да, Харон мне помог, хотя при первом же удобном случае я избавился от следов его вмешательства в мою память.

– Как вам это удалось? Занятно.

– Долгая история, – сказал Кратов неохотно. – Как-нибудь в другой раз.

– Жаль. Я крайне любознателен… Так что же вам от меня нужно, юноша?

– Расскажите мне про Харона.

– Вы все еще утюжите экзометрию от звезды до звезды?

– Не слишком активно. Ксенология располагает к кабинетным рефлексиям.

– И чем же вас, эксперта по межрасовым взаимодействиям, привлек Харон?

– Что-то мне подсказывает, что он находится в сфере моих профессиональных интересов. Если угодно – интуиция.

– Не смотрите на меня так, я не инопланетный шпион. И не имею намерений уничтожить изнутри экономику Федерации или обрушить нравственные устои развитого гуманизма.

– Я знаю. Вы действовали из лучших побуждений.

– Из каких иных побуждений может действовать медик-педиатр, когда его просят присмотреть за больным ребенком?!

– Больной ребенок – это Харон?

Они сидели друг напротив друга; вся стена за спиной Стеллана увешана была наивными акварельными рисунками, выполненными детской рукой. Несколько навесных полок занимали раритетные старинные книги, и, судя по беспорядку, не моды ради, а натурально для дела. Еще одну полку, аккурат возле правого подлокотника, целиком занимали аляповато раскрашенные глиняные поделки, вроде той, что Стеллан рассеянно вертел в пальцах. Временами его видеобраслет начинал громко и настойчиво жужжать, и тогда Стеллан подносил его к губам и, не отрывая взгляда от собеседника, мягко говорил: «Дорогуша, я занят… у меня встреча чрезвычайной важности». Дверь, а точнее – полупрозрачная перегородка-сёдзи, выглядела слишком легкомысленно, чтобы послужить препятствием для персоны с серьезными намерениями; иногда с той стороны доносились приглушенные голоса и разыгрывалась мистерия театра теней; однако же их уединения никто нарушить не отваживался.

– Итак, – сказал Стеллан. – Эрнст-Кристиан Юнгард – вот настоящее имя человека, который известен нам обоим как Харон. Так он был наречен при рождении. Он действительно выглядел нездоровым, физически неблагополучным ребенком. У него была мать – Фрида Юнгард… вам что-то говорит это имя?

– Ровным счетом ничего.

– Известная в околокультурных кругах художница-авангардистка. Очень любила эпатировать публику: броско одевалась – когда вообще одевалась, ярко гримировалась… как и все авангардисты, которым нелегко привлечь внимание к своему творчеству собственно творчеством. Возможно, любит и по сей день, но я уже не слежу за ее судьбой.

– Она действительно талантлива?

– Легкий налет одаренности, не более. Авангардисты все таковы по определению. Как вы понимаете, она думала о себе иначе, хотя… подозреваю, только Эрни с его феерическими эмпатийными задатками знал о ней всю правду. Фриде попросту было не до него. Он и появился-то на свет помимо ее воли и, кажется, для нее довольно неожиданно. Это была странная беременность.

– Отец, разумеется, неизвестен?

– В окружении Фриды беспорядочные связи были в порядке вещей. Они называли себя «Дети Радуги», были чем-то вроде персистентного богемного сообщества. Кочевали, как цыгане, по странам и континентам… какое-то время вообще обитали на Амрите…

– Не оттуда ли Фрида вернулась с ребенком?

– Угадали, сударь. Только ребенок в ту пору был еще в ее чреве, так что она безусловно его биологическая мать.

– Значит, Харон – ангелид?

– Я слышал, в околонаучных кругах таких необычных детей называют «детьми ангелов»… Но Дети Радуги не рожали детей от ангелов – у них были здоровые, абсолютно нормальные младенцы, с обычными человеческими качествами, от обычных партнеров мужского пола. Харон был иной во всем . Его габитус был необычен, но все же в рамках наших представлений о человеческом теле. Анатомически он отличался гораздо сильнее.

– Когда вы поняли, что он не человек?

– Не сразу, друг мой, не сразу. Все же его произвела на свет человеческая мать… Я думал, что имею дело со сложным набором генетических аномалий. Тератогенез редко, но встречается. Осложняет жизнь – на какое-то время, пока индуцируются реконструктивные процессы, только и всего. Ужасно, знаете ли, не хотелось множить число сущностей сверх необходимого…

– Но затем кое-что произошло.

– Да… Мне был нанесен довольно странный визит. Трое джентльменов в темных одеждах, вечерней порой, в уединенном месте, в парке Трех Фонарей на окраине Гетеборга. Фонарей действительно было три, причем один отчего-то не горел… Признаюсь, я сильно трусил, хотя, казалось бы, чего можно опасаться такому бугаю, как я, да еще в родном городе, на родной планете?!