Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Чужак в стране чужой

Джилл радовалась, что критический момент разрешен правильным действием… а потом время созрело, и это тихое, умиротворенное счастье сменилось яростным, экстатическим счастьем взращиваемой близости.

А потом они отдыхали, и Джилл попросила Майкла телекинетически обмыть Патрицию, и та визжала и хихикала, и Джилл тоже визжала и хихикала. Сама Джилл познакомилась с таким невидимым мытьем уже давно, постепенно это стало у них вроде как семейной традицией — традицией, которая обязательно понравится Пэтти. Было до слез смешно смотреть, какое стало у Пэтти лицо, когда она вдруг почувствовала, что ее скребут невидимые руки, и потом, когда все ее тело вдруг сразу, само собой высохло — и без полотенца, и без воздушной сушилки.

— После такого, — сказала Пэтти, — полагается выпить.

— Само собой, милая.

— И я ведь так и не показала вам остальные мои картины. Они вернулись в гостиную, и Пэт встала прямо посередине ковра.

— Посмотрите сперва на меня. На меня, а не на картины. Что вы видите?

Майкл мысленно убрал татуировки и оглядел нового брата по воде в первозданном, так сказать, виде, безо всяких украшений. Татуировки ему очень нравились, они выделяли Пэт среди всех остальных женщин, делали ее индивидуумом. Они придавали ей нечто вроде как марсианское, с ними Пэт не имела этой одинаковости, отличавшей большинство людей. (Отличавшей — от кого? Скорее уж, не отличавшей их друг от друга.) Майк даже подумывал покрыть самого себя татуировками — нужно только прогрокать, что же на них должно быть изображено. Житие его отца, брата по воде Джубала? Об этом стоило подумать. А может быть, и Джилл захочет себе татуировку? Какие картины сделают Джилл еще более прекрасной Джилл?

То, что увидел Майкл, глядя на Пэт, лишенную татуировок, понравилось ему несколько меньше; она выглядела, как и должна выглядеть женщина. Майкл все еще не грокал Дюкову коллекцию; из нее можно было узнать, что бывают женщины самых разнообразных форм, размеров и расцветок и что в акробатике любви тоже возможно некоторое разнообразие — и ровно ничего, кроме этого. Полученное Майклом воспитание сделало его идеальным наблюдателем, а заодно лишило его восприимчивости к утонченному наслаждению, испытываемому некоторыми людьми при подглядывании в замочную скважину спальни. И не то что бы женщины (в том числе, конечно же, и Патриция Пайвонская) его не возбуждали — просто информация, получаемая зрением, способствовала этому возбуждению крайне мало. Основную роль играли здесь обоняние и осязание — следствие смешанной, полумарсианской, получеловеческой природы Майкла; марсианский рефлекс, аналогичный нашему половому (и не более утонченный, чем чихание), стимулируется именно этими чувствами, правда, — только во вполне определенный, весьма непродолжительный период оплодотворения. Марсианская «любовь» не более романтична, чем внутривенное питание.

Зато без татуировок стало еще виднее, что у Патриции есть свое собственное лицо. Лицо, отмеченное красотой прожитой жизни и — как с крайним удивлением понял Майкл — еще более свое, чем лицо Джубала; в Майкле с новой силой вспыхнула любовь к Пэт (сам он словом «любовь» не пользовался).

И у нее был свой собственный запах, и свой собственный голос. Голос Пэт звучал чуть хрипловато, Майклу нравилось слушать его — даже тогда, когда смысл слов не огрокивался. В запахе ее ощущалась горьковатая, мускусная примесь — от работы со змеями. Змей Майкл тоже любил, он умел общаться даже с ядовитыми — и не только благодаря своей способности растягивать время и таким образом не позволять себя укусить. Змеи с ним сгрокивались, он любил их невинные, безжалостные мысли, так напоминавшие о Марсе, о доме. Майкл был единственным — кроме, конечно же, самой Пэт — чьи руки любила Сосисочка. Огромная удавиха отличалась огромной же флегматичностью, буквально каждый мог делать с ней почти все что угодно, ничего при этом не опасаясь, но любила она только свою хозяйку и Майкла.

Майк вернул татуировки на место.

И зачем только тетя Пэтти позволила себя разрисовать, думала Джилл. Не будь она похожа на ходячий комикс — вид был бы вполне приличный. Джилл любила саму Патрицию, а не то, как та выглядит — не нужно, кстати, забывать, что эти картины обеспечивают ей пропитание… пока она не постареет настолько, что лохи не захотят больше на них смотреть, кто бы уж их там ни изобразил — хоть Джордж, хоть сам Рембрандт. Будем надеяться, что у нее хватает ума откладывать себе на старость… и тут Джилл с радостью вспомнила, что теперь тетя Пэтти — брат по воде и, значит, надежно обеспечена сказочным состоянием Майкла.

— Ну так что? — переспросила миссис Пайвонская. — Что же вы видите? Вот ты, Майк, как ты думаешь, сколько мне лет?

— Я не знаю.

— Угадай.

— Я не могу, Пэт.

— Брось, попробуй.

— Не надо, Пэтти, — вмешалась Джилл, — он же и вправду не может. Не успел еще толком научиться определять возраст — ты же знаешь, как недолго он здесь, на Земле. К тому же Майк думает в марсианских годах и марсианской системе счисления. Насчет времени и чисел он всегда прибегает к моей помощи.

— Н-ну… а тогда ты, лапа. Только говори по-честному.

Джилл внимательно оглядела Пэтти, отметила и ее стройную, подтянутую фигуру, и предательские морщинки на шее, руках и вокруг глаз, а затем плюнула на честность, обязательную при общении братьев по воде, и скинула пять лет.

— М-м-м, ну, думаю, лет тридцать с небольшим.

Миссис Пайвонская весело расхохоталась.

— Вот видите, милые, что это значит — жить в Истинной Вере. Джилл, лапа, да мне же скоро пять десятков стукнет.

— Никогда бы не поверила!

— Вот, милая, что делает с человеком счастье. После первого ребенка я совсем расползлась. Брюхо — как на седьмом месяце, груди обвисли. Ты, кстати, не подумай, я их не подтягивала, можешь посмотреть… конечно, после хорошего хирурга шрамов не видно, но со мной — совсем другое дело, у меня получились бы дырки в картинах.

— А потом я узрела Свет. Нет, никаких там физических упражнений, никакой диеты — я же не ем, а буквально обжираюсь, ни в чем себе отказать не могу. Нет, милая, это все — Счастье. Совершенное Счастье в Боге — при помощи Благословенного Фостера.

— Потрясающе, — искренне восхитилась Джилл.

Все ведь верно, тетя Пэтти действительно не занимается спортом, не сидит на диете, никакой скальпель до ее татуировок не дотрагивался — как медсестра, Джилл кое-что понимала в пластической хирургии.

Майкл же без особого удивления принял к сведению, что Пэт научилась думать свое тело, может — с помощью Фостера, может — нет, разница небольшая. Джилл обучалась этой технике, но ей было еще далеко до совершенства — не доставало знания марсианского языка. Спешить некуда, нужно ждать, и время созреет.