Наталья Лебедева - Театр Черепаховой Кошки

Силин встал и с усилием разогнулся. Он все делал медленно и основательно, и Гере с Груздем это нравилось.

— Ну пойдем, глянем, — сказал он. И действительно пошел вперед. По пути швырнул в снег опустевшую пивную бутылку, и она беззвучно зарылась в белое. Силин отер и размял руки, как гимнаст, который готовится к упражнениям.

— Слышь, — сказал он, подходя, — поделись девочкой, мужик. А то мы чего-то заскучали.

Яна вздрогнула. Вадим тут же прикрыл ее плечом и, отступая, стал теснить назад.

— Ребят, вы чего? — спросил он, выигрывая время. — Это же моя девушка.

И Вадим сделал вид, что целует ее в щеку, а сам шепнул:

— Я отвлеку, ты — за помощью.

Яна кивнула. Ей стало очень страшно.

— Так я и не говорю — отдай. Я говорю — поделись, — заржал Силин. — Мы маленько попользуемся и вернем.

— Ну хорошо, давайте договоримся, — мирно сказал Вадим.

— О как! — Силин обернулся к Герычу с Груздем, словно приглашая удивиться вместе с ним. Повернувшись, он подставил Вадиму левую щеку, и Вадим ударил.

Вадим ударил Силина и толкнул оцепеневшую от ужаса Яну, крикнув ей: «Беги!» И если бы он не отвлекся на Яну, то, вероятно, не пропустил бы удар от Геры и выиграл бы время. Этот удар повалил его на снег.

— Девку держи! — крикнул очухавшийся Силин, Груздь побежал за Яной. Забыв о себе, Вадим повернул голову посмотреть, успеет ли она уйти, но тут же получил ногой в живот.

Встать ему не дали. Просто молча и жестоко били.

Яна бежала к проспекту. Она не чувствовала, как ноги касаются земли, как морозный воздух врывается в легкие — не чувствовала почти ничего. Даже звуков не слышала, и были только огни домов, ветер в лицо и страх за Вадима. И было чувство, как будто она — птица, которая летит над бушующим морем в стремлении достичь маяка.

Яна выскочила к проспекту и остановилась. Тут было людно. За дорогой темнела школа с освещенным окошком раздевалки, где не ложился еще спать ночной сторож. Поодаль сгрудились на дороге машины. Вплотную к заднему бамперу темного высокого джипа стояла старая иномарка. Рядом была припаркована гаишная машина со включенной мигалкой. Гаишник ходил тут же и что-то записывал на закрепленном на планшете листе.

— Помогите! — крикнула Яна и бросилась туда.

Гаишник, крупный мужчина с выступающим даже из-под зимней формы животом, увидел ее и удивленно вскинул бровь. Яна подбежала и схватила его за рукав.

— Там человека бьют! Ну скорее, ну пожалуйста!

— Дее-евочка, я ж не полии-иция. Звони 02,— протянул гаишник. — У меня тут — видишь?.. — И он сделал широкий жест рукой, очерчивая место аварии.

— Ну пожалуйста! — Яне уже не хватало воздуха. — Вы же… Вы же… Его же там…

Гаишник поколебался. Яна пристально смотрела ему в глаза и видела, что сейчас он ей поможет, сейчас…

И тут из-за джипа вынырнула еще одна фигура, такая же рослая и пузатая, но уже в дубленке и с толстыми перчатками, зажатыми в одной руке.

— Чего еще случилось? — спросил мужчина.

— Там Вадима бьют. Помогите, — шепнула Яна.

— Так чего ж ты стоишь, командир? — крикнул мужчина. Он подхватил Яну под мышки и поставил ее на тротуар, а потом рявкнул: — Где?

Яна побежала во дворы, а он схватил ее за руку и, поняв направление, поволок за собой, а сзади бежал гаишник, и Яна краем глаза видела его зеленый светоотражающий жилет. И, кажется, следом бежал водитель старой иномарки, но это Яна помнила уже совсем смутно.

Во дворе было безлюдно. Силин, Груздь и Гера сбежали сразу, как только Груздь вернулся и сказал, что девка смылась, и надо сваливать.

Только Вадим лежал на снегу с разбитым лицом, в странной позе, больше похожий не на человека, а на мистическое существо с гравюры Гойи.

Рите понравилось писать рассказ вместе с Вестником. Ей казалось, что так она узнавала человека лучше, чем узнала бы на свидании. Рита ловила его настроение, входила в его ритм, начинала дышать и думать как он.

Она была счастлива до той минуты, когда увидела рассказ в Интернете: ей показалось, что Вестник начисто переписал весь текст. Рита открыла файл у себя на компьютере, стала сравнивать и обнаружила потрясающую вещь: Вестник менял совсем немного: тут слово, там — короткую фразу. Но интонация, оттенок, а иногда даже смысл предложения от этого становились иными.

Рита не знала, как к этому относиться, и сначала немного обиделась. Но обидно было до первых отзывов. Читатели пришли в восторг. Жюри тоже было в восторге. Рассказ победил с огромным отрывом. Рита была счастлива. Раньше она никогда не побеждала.

— Спасибо тебе за подарок, — написала она Вестнику в аське. — Самый лучший в мире подарок.

— Не за что, — ответил он. — Ты все сделала сама. Я только помог.

Рита подумала, что так происходит и в жизни: приходит кто-то совершенно твой, любимый, единственный. Приходит и корректирует — по слову, по строчке, и ты незаметно становишься другим человеком. Наверное, это и есть любовь.

— Что ты делаешь? — спросила она.

— Слушаю музыку.

— Какую?

— Сейчас покажу.

Вестник прислал файл.

Это оказалось танго. Сыгранное на синтезаторе, лишенное оттенков — пустая мелодия, как винная бутылка без вина, как мертвая лошадь, как корона, где от бриллиантов остались лишь мелкие выемки.

— Как тебе? — спросил он, выждав пару минут.

— Замечательно, — Рита вынудила себя написать это. Настроение ушло, но она держалась за Вестника изо всех сил. Одиночество было страшнее. И к тому же, подумала Рита, все это мелкие придирки: Кейдж вместо Траволты, выхолощенная музыка… Все это не делает человека хуже. Ей, в конце концов, уже не семнадцать, она взрослая женщина и знает, что люди не идеальны и надо принимать их такими, какие они есть.

Вестник печатает… — сообщала аська, но Рита не стала дожидаться его реплики.

— Знаешь что, — написала она и выключила надоедливое безжизненное танго, — мне неважно, что ты подумаешь, но я должна сказать. Я должна сказать, что ты — единственное, что есть у меня в жизни. Самое лучшее, самое светлое. Никто не говорил мне, что я красивая, уже, наверное, сто лет. Никому не было интересно со мной разговаривать. Все считали, что я пишу отвратительные рассказы. Я только с тобой почувствовала, что не жалкая, что красивая и что хоть что-то еще могу. Я живу с тобой. Живу тобой. А без тебя — умираю.

Михаил недовольно поморщился. Это было уже слишком. Сверх меры. Безвкусно и сопливо. Он не хотел признаваться себе, но временами Рита его чудовищно раздражала.

— Я люблю тебя, — написала она, немного помолчав. — Вот и все, что я хотела сказать.

Было страшновато. Аська молчала. Потом появились синие косые буковки Вестник печатает… — и все снова замерло.

А потом он написал: «Я люблю тебя больше жизни», — и рядом со строчкой желтый смайлик протягивал Рите пышную алую розу.