Екатерина Чернявская - Хозяин зеркал

Толпа согласно вздохнула. На проповеднике была маска с длинным птичьим клювом, которую он непонятно когда успел нацепить. Поводя клювом, оратор вещал:

– Смотрите! Вот мой сын, и его кровь я жертвую. Но он не погибнет! Нет, не погибнет! Он станет орудием нашего отмщения!

Пафос в голосе говорящего был смешон. Да и все действо представлялось Иенсу до неприличия забавным.

– Мы ждали, мы терпеливо ждали. Но пробил час!

– Час пробил, – повторила толпа.

– Час угнетенных и отверженных. Час мучеников и принявших смерть безгласно. Час, когда огонь нашего мщения запылает ярко и выжжет скверну дотла!

– Скверну дотла!

– Так снимем же маски, ибо час настал!

Человек сдернул маску. Выглядело бы эффектно, если б Иенс не знал, что под ней. Судя по шороху в зале, слушатели тоже поспешно сдирали маски.

– Этот мальчик…

Тут в голосе оратора послышались теплые нотки, и Иенс засмеялся. Он мог смеяться. Каким бы зельем его ни отравили, он еще мог смеяться и говорить.

– Этот мальчик уже положил начало нашему делу. Наместник Королевы мертв!

– Мертв… – подтвердило тысячегласое эхо.

– Очередь за остальными. Мы уничтожим Господ! Мир будет принадлежать нам!

– А т-то как же, – пробормотал Иенс, которого разбирало неуместное веселье.

– Мы, люди, плоть от плоти этого мира, станем управлять собственной судьбой. И Круги падут!

– Неп-пременно п-падут, – согласился Иенс. – Отчего бы им не п-пасть?

– Мы покинем инферно и заживем в новом мире, свободном от страданий, в мире справедливости и согласия!

Чем дальше, тем больше слова Василиска напоминали Иенсу речовки Вигго, так что доктор решил внести свою лепту.

– Землю к-крестьянам! – выдохнул он. – Зав-воды рабочим! С-смерть угнетателям! Восьмичасовой р-рабочий день и б-бесплатные завтраки г-голодающим!

Такое дополнение магистру не понравилось. Он отвернулся от своей паствы и, склонившись над Иенсом, прошипел:

– Захлопни пасть, сынок. Ты портишь мне представление.

– Из-звини. Я имп-провизирую. Если д-дашь текст, исп-правлюсь.

– Я ведь могу делать это долго. Тебе будет больно.

– Что «это»?

– Увидишь. А пока возьми пример со своего возлюбленного аптекаря и придержи язык.

– Ап-птекаря? Это ты убил Шауля?!

Магистр снова отвернулся и принялся копаться в своей мантии. Иенс понял, что с ним просто играют. Ну что ж. Не ожидал, что придется брать пример с голубоглазого выскочки, а вот поди ж ты, пришлось. И так скоро… Каков привет, таков и ответ, как говорила незабвенной памяти бабуся.

– Ч-что, ишешь еще одну ла-ладанку? Там ты запечатлен с м-моей б-бабушкой? Или с ее б-бульдогом?

Вместо ладанки Василиск излек из-под мантии длинный черный осколок. Стекло или обсидиан с бегающими в нем – наверное, от пламени факелов – красными искорками.

– А это за-заколка моей к-кузины?

– Когда сын напоит кровью отца! – возопил магистр, оставив вопрос без ответа.

«Неужели я выглядел таким же идиотом, когда мордовал Кея?» – подумал Иенс и внутренне съежился от стыда. Это оказалось его последней мыслью – потому что убийца высоко занес осколок и вонзил его Иенсу в грудь. Папаша не обманул: было очень больно. А потом стало никак.

Маяк Безбашенный, он же Франсуа Бонжу, он же Виктор Мак Ферн, по матери О’Сулливон, ждал. Он ждал тридцать лет, или даже дольше, с самого рождения, или еще дольше – с тех пор, как Господин F устроил тот неудачный случай на рыбалке. А может, ждал и раньше, когда преследовали семью его матери, когда в Город явились Господа, когда Королева справляла в воздушном дворце свои бесчисленные пиры и праздники. Когда скитался по лесам и был послушником в темной обители. Когда обнаружил дневники Одинокого, а потом и того, кто их написал. Когда толковал с аптекарем в тесном погребе, когда разделывал Вольфенштауэра, когда над телом Лягушонка Оскара сомкнулась вода. Он не ждал в своей жизни лишь два кратких месяца, всего два – это было, когда смешливая девушка вслушивалась в его стихи и кружилась, подхватив юбки, по пыльной и солнечной зале. Сейчас, глядя на черный осколок, торчавший из груди его сына, он думал о том, что все могло пойти по-другому. И тогда мальчику не пришлось бы умирать. Но мальчик умер, и оставалось лишь ждать.

Ему уже показалось, что ожидание было напрасным, когда осколок дрогнул и поплыл. Не талой водой, а жгучей вязкой смолой Месть всосалась в рану. Края разреза начали затягиваться. Маяк облегченно вздохнул, потому что его ожидание подошло к концу.

Тот, кто лежал на самодельном алтаре, открыл глаза. Над ним склонилось лицо, непристойно розовое – то ли от света факелов, то ли от красной мантии. Розоволицый радостно улыбался.

– Магнус, я же говорил – все будет хорошо. Говорил, что ты не умрешь.

Тот, кто лежал на алтаре, обдумал эти слова. Приподнявшись на локте, он ответил:

– Я-то, конечно, не умру. Потому что бессмертен. А вот ты умрешь.

Выкинув вторую руку, он сжал горло розового человечка и с удовлетворением следил, как выпучиваются и без того выпуклые глаза. Человечек немного подергался и затих.

Затем воскресший встал. Те, кто собрался в зале, рухнули на колени, все как один. Над черной толпой пронесся голос:

– Что ты нам прикажешь?

Пришлось обдумать и это, и одна мысль показалась особенно удачной.

– Почему бы вам не перебить друг друга во имя меня?

Его послушались.

Когда последние вопли затихли, он прошел к лестнице. Дорога показалась смутно знакомой, по крайней мере нужный рычаг нашелся сразу. Выбравшись из-под ангельского крыла, он пересек мертвый Храм и без усилий распахнул дверь. За дверью лежал пустой рынок, засыпанный снегом. Неподалеку в окнах светились огоньки. Там скорчились люди. Люди ждали в темных переулках за рынком, в кварталах бедноты, в грязных лачугах, но стены их лачуг были сложены не из дерева и не из камня. Стены были сложены из ненависти. Ненависть текла по ржавым трубам, по глухим подземным туннелям, текла по венам людей и питала сердца. Они копили свою ненависть веками, копили и ждали возможности отомстить. Теперь они дождались.

Тот, кого ждали так долго, уже отшагал полрынка, когда над Городом пронесся крик. Крик этот, нечеловеческий, злой и свободный, вторил мыслям идущего. Господин R поднял лицо к небу и улыбнулся. Он чувствовал бодрость – бодрость, какой ни разу не ощущал при жизни. Еще он знал, что никогда больше не будет заикаться.

…Бесконечная ночь все же закончилась, как заканчивается все в Третьем Круге. Все, кроме, может быть, Вечности. Но Вечность, бывшее имя Королевы, давным-давно рассыпалась, разлетелась на ледяные осколки, так что можно с уверенностью утверждать – заканчивается все.

Город встретил рассвет. Первые лучи коснулись Смотровой башни и ринулись вниз, на темные улицы. Вскоре каждая щель была до краев заполнена жидким золотом. Солнечный свет падал в окна студии на верхнем этаже особняка, стелился по полу широкими желтыми полотнищами. Герда сидела в кресле и пришивала к шляпе Пугала медные бубенцы. Сам Пугало восседал рядом на стуле, нетепеливо подпрыгивая и гримасничая.