Михаил Козырев - Пятое путешествие Лемюэля Гулливера

Успокоился я, только очутившись на узкой городской улице, лишь сравнительной малолюдностью отличавшейся от большинства европейских городов.

Прежде всего я зашел в лавку торговца готовым платьем, чтобы приобрести недостающий мне головной убор. Золотая монета, которую я дал торговцу, вызвала в нем некоторое любопытство и отчасти сомнение, но раздумывал он недолго. Бросив монету на весы, он дал мне в качестве сдачи несколько железных монет с грубо отчеканенным на них портретом императора. Монеты эти принимались во всей Юбераллии наравне с золотыми, денежной единицей был леер , равный приблизительно шиллингу.

Королевские обеды, кстати сказать, ухудшавшиеся с каждым днем, особенно на нашем конце стола, мало удовлетворяли меня, склонного, как и многие мои соотечественники, к пороку чревоугодия. Первым же выходом я воспользовался с тем, чтобы, зайдя в трактир, вознаградить себя за долговременное воздержание. Трактирщик, убедившись, что я могу хорошо заплатить, подал мне лучшего вина и приготовил поросенка под хреном.

Обстановка трактира мало отличалась от обстановки наших портовых таверн, посещаемых матросами и их подругами. Нравы были те же: так, при мне один из посетителей, довольно-таки невзрачный и оборванный субъект, пользуясь невнимательностью хозяина, ухитрился стащить с прилавка кусок колбасы. Трактирщик изгнал воришку, применив для этой цели не методы убеждения, как я предполагал, а довольно-таки крепкие кулаки, причем пользовался этим орудием по всем правилам бокса.

На мой вопрос, что это за человек, трактирщик объяснил, что это бродяга и что о нем давно плачет веревка.

— Почему же, сознавая свою порочность, он не идет ко дворцу просить милости императора? — спросил я.

Трактирщик пробормотал что-то не совсем понятное, вроде того, что человека тоже кормить нужно, что для работы нужны здоровые руки, а больного и в тюрьме даром кормить не станут. Я, признаться, не понял смысла этого рассуждения, но от дальнейших вопросов воздержался.

Роскошный обед мой привлек всеобщее внимание: посетители, большинство которых довольствовались своим любимым блюдом — картошкой, с завистью смотрели на меня, а один даже подошел к моему столу и остановился в позе просящего подачки.

— Вы голодны? — вежливо спросил я.

— Нет! — твердо ответил он. — В нашей стране нет голодных.

Мне очень понравился этот ответ, и я, положив на тарелку порядочный кусок поросенка, угостил бедняка. Другой посетитель, увидев мою щедрость, последовал примеру товарища и получил стакан вина. Я полюбопытствовал, что это за люди.

Это были работники военных мастерских императора.

— У вас большая семья и вам не хватает заработка? — спросил я одного из них.

Он побледнел, опасливо оглядел присутствующих и громко отрапортовал:

— Нет, благодаря щедрости его величества я получаю гораздо больше, чем нужно для содержания семьи. Я живу хорошо и ни в чем не ощущаю недостатка.

— А почему же, — спросил я, разглядывая его заплатанный камзол и деревянные башмаки, — почему вы так плохо одеты?

Он смутился, прикрыл ладонью видневшуюся из-под рваной рубахи волосатую грудь и, повернувшись к висевшему на противоположной стене большому зеркалу, ответил:

— По щедрости императора мы все прекрасно одеты.

Зеркала я до сих пор не замечал. Но, посмотрев на него, я еще раз удивился прекрасным качествам этого гениальнейшего из изобретений лучшей из стран мира. Оказалось, если верить зеркалу, я разговаривал не с оборванным бродягой, а по меньшей мере с лондонским джентльменом, так изящен был отраженный зеркалом костюм моего собеседника.

Оторваться от зеркала я уже не имел сил.

Мало того, что моя собственная особа выглядела в нем во всей свойственной ей красоте и великолепии — я думаю, что в этом случае оно никого не хотело обмануть, — но преобразилась вся обстановка трактира, его стены, мебель, посуда. Я завтракал в первоклассном парижском отеле, плохонький эль в глиняных кружках выглядел в этом зеркале, как янтарное вино в дорогом хрустале, и даже картошка казалась каким-то невиданным лакомством, достойным жилища самих богов.

Сколько бы времени наслаждался я этим зрелищем — не знаю, если бы из глубины зеркала медленной и важной походкой не двинулась ко мне бородатая фигура представительного человека, манерами напоминающего по крайней мере владетельного арабского шейха, какими они изображены в сказках Шехерезады. Фигура эта скоро заполнила все зеркало и, заслонив его, выросла перед моим столом в виде низкорослого трактирщика с красным носом и растрепанной выщипанной бородкой.

— Не слушайте этих бездельников, ваше сиятельство, — сказал он, грубо отогнав от моего стола попрошаек — Попробуйте накормить одного — наберется сотня. Разве накормишь этакую свору?

— Неужели у вас так много голодных? — спросил я.

Трактирщик побледнел так же, как побледнел перед тем рабочий, и так же твердо отчеканил:

— В нашей стране нет голодных. Император кормит всех нас, и мы вполне довольны нашей жизнью, ваше сиятельство.

И тотчас же, позабыв о своей декларации, добавил:

— Держать трактир с этаким народом. Ей-богу, больше сопрут, чем купят.

Слова этих людей были подобны штанам на огородных пугалах: под ними не ощущалось живого тела.

Выйдя из трактира, я хотел было зайти в театр, но оказалось, что подобного рода развлечения неизвестны жителям этого города. Полицейский даже не понял, о чем я спрашиваю, и мне поневоле пришлось бесцельно бродить по улицам, полупустым и мрачным, как беднейшие кварталы Лондона.

Я видел оборванных, грязных и злых людей, завистливо осматривавших мой кафтан, казавшийся им щегольским. Я видел сотни изнуренных голодом и лишениями чернорабочих, через силу тащивших тяжелые тачки на постройке какого-то военного укрепления. Я видел распоряжавшихся ими надсмотрщиков, управлявших бичами не хуже своих коллег на американских плантациях. Я видел избушки без крыш на окраине города, голых ребятишек с раздутыми животами, женщин, надорванных непосильной работой. Я видел преступников, выглядывавших из-за решеток огромных домов, и, наконец, видел золоченые кареты, разодетых дам, праздных господ, драгоценные безделушки в окнах у ювелиров, переполненные посетителями шантаны. В порту слонялись безработные докеры, на рынках шмыгали мелкие воришки, на бульварах сидели непотребные женщины, нахально предлагавшие свои услуги.

Нищета, преступления, роскошь — все особенности больших городов Европы были свойственны и этому городу. Ничто не говорило о том, что я нахожусь в стране, осуществившей все лучшие мечты человечества.

Поражало обилие военных: черные, коричневые, серые мундиры, повязки, украшенные ломаным крестом, встречались всюду; бульвары, рестораны, улицы были переполнены ими. Держались военные полными хозяевами, третировали штатских, как это бывает и у нас в Британии во время войны.