Ольга Онойко - Море имен

– Хорошо, – одобрил Летен и отпустил тиуна движением брови.

Потом обернулся к Алею и ухватил его за рукав.

– Пошли.

Алей рефлекторно попытался вывернуться из Летеновой хватки и не смог.

– Летен Истин, – жалобно сказал он, – не надо.

– Ты чего, – удивился Летен, – в Орде мыться отучился?

– Нет, – сказал Алей, сгорая со стыда, – мне в баню нельзя.

– Это почему? Баня для здоровья полезна.

– Мне плохо станет. У меня давление пониженное.

– У татаро-монгольских захватчиков, – сказал Летен, – не может быть пониженного давления. Пошли. Если в обморок соберешься, я тебя в холодную воду макну. Враз очухаешься.

Больше он возражений Алея не слышал и на слова его не отвечал, а вместо того перехватил за руку повыше локтя и потащил за собой силком. Алей протестующе пискнул в последний раз и сдался. Если Летену что-то взбредало в голову, сопротивления он не то что не терпел – не замечал. «Если мне нужно будет его останавливать, – безнадежно подумал Алей, – мне точно надо ломать себе Предел. Иначе не выйдет. Да и с Пределом-то не факт…»

В предбаннике, густо застланном душистым сеном, Летен стянул рубаху. Алей неуютно притулился у стенки. Сено кололо босые ноги.

– Ну чего ждешь? – ухмыльнулся Воронов. – Помочь?

– Блик, – безнадежно сказал Алей и начал развязывать пояс халата.

Сунулся было банщик с ковшом. Летен ковш отобрал, а банщика выгнал, велел принести чистое и больше не соваться.

– У, блокадник, – укоризненно сказал он Алею, который зябко вцепился в собственные локти и смотрел на Летена как на врага. – В чем душа держится. Между ребрами палец просунуть можно.

– Я знаю, – мрачно сказал Алей.

Сам Летен состоял из мускулов, крепко навитых на тяжелые кости. Когда он открыл дверцу, из-за нее вырвался клуб пара. Алей нервно переступил с ноги на ногу.

– Хорошо топили, – сказал князь, – умельцы, – и шагнул внутрь.

Алей выдохнул.

В следующий миг Летен, уже покрытый испариной, высунулся наружу и одним уверенным рывком втащил его в ад.

В глазах у Алея потемнело. Впрочем, в бане и было довольно темно. Воздух тут можно было нарезать кусками и есть; дышать им не представлялось возможным. Алей поскользнулся на мокром полу, нелепо взмахнул руками, и тут Летен, как обещал, окатил его ковшом ледяной воды.

Воздух мгновенно оказался превосходным, жар – приятным. В голове прояснилось, а кости сладко заныли, вбирая тепло. Чувствуя себя полным идиотом, Алей осторожно пробрался к полку и сел, поджав ноги.

Второй ковш Летен опрокинул на раскаленные камни. Пар поднялся до потолка, нежно, горьковато запахло смолой. Алей помотал головой, запустил руки в волосы и стал неуверенными пальцами расплетать косички. Летен поднялся на полок выше и уселся там, расставив колени, похожий на довольного медведя.

– Ну что, ордынец, – хохотнул он, – нравится русская баня?

Алей подавил безнадежный вздох.

– Я тебя еще веником отхожу, – ернически пообещал Летен, и Алей содрогнулся.

– Блик…

– Ладно, не буду, – сжалился Летен и вытянул ноги.

Левую икру его бороздил глубокий шрам. «В битве получил?» – предположил Алей. Но шрам был старый и аккуратный, не средневекового шитья. Алей украдкой поднял взгляд. Еще один такой же шрам проходил по ребрам и животу справа. Оба – длинные, вроде как от ножа… На литом теле великого князя были и другие отметины. Алей не знал в точности, как выглядят следы пулевых ранений, но, кажется, это были они – на левом плече и левом подреберье.

Летен покосился на него, проследил за взглядом и расслабленно усмехнулся.

– Это меня дома порезали, – сказал он с каким-то пугающим удовлетворением, – в девяносто третьем. Разбирались кое с кем… Один зверек ножом пырнул. Молодой был, глупый, – и Летен пояснил со смешком: – Я. В печень урод целился. Хорошо еще, неглубоко прорезал. А то кто знает, где бы я сейчас был. Уронил я его… правильно так уронил, думаю, вырубил. А он мне ногу пропорол.

Алей опустил глаза. У него подводило живот – не от страха, а от какой-то странной неловкости. Вроде как неспроста, не ради красного словца рассказывали ему это, но зачем – он не мог понять.

– А здесь, – сказал Летен, ощупывая след от пули на плече, – на Первой чеченской снайпер расписался. Видишь, одну пулю выше сердца положил, другую – ниже. А я злой был как собака. Друга моего он убил. Раз – и нет человека. Полчерепа снес. Я этому снайперу сначала шею свернул, только потом упал. Два месяца в госпитале провалялся. Думал: Господь Бог меня для чего-то избрал. Одна пуля выше сердца, другая ниже, а снайпер этот пристрелялся там на отлично. Сколько хороших парней в землю положил. А я живой.

Алей молчал. Бездумно он сунул в рот пальцы, впился зубами, не чувствуя боли, отнял руку и увидел кровь. Тогда он сказал:

– Летен Истин…

– Знаешь, что, Алик, – прервал его Воронов и наклонился с высокого полка, сощурил веселые, блестящие глаза, – давай-ка ко мне на «ты» и по имени.

Отправились в путь рано утром, едва рассвело. Пели петухи в деревне. Летен отдал приказы заранее: его разведчики расспросили крестьян и нашли в лесу несколько речных стариц, волоком доставили к ним простые зеленые лодки. Никто не задавал вопросов. Алей не видел страха во взглядах, устремленных на князя – только преданность и безграничную веру. То ли выучка замыкала уста, то ли привычка. «Князь знается с колдунами. Может, и сам колдун, – думали они, и так легко было Алею считывать их мысли, что получалось само собой. – Ничего не боится, поступает по-своему. Звонили в монастыре к заутрене – не пошел, а с вечера ларь золота подарил отцу игумену, вызолотит отец игумен маковицы колоколен, чтобы далеко сияли во славу… Жертвует князь на монастыри и церкви, а задаст кто вопрос каверзный, так отвечает: «Отмолю». На то воля его, а простому люду не след мешаться…» Мелькнула мысль, что в пластичном мире, верно, и Якорем стать проще; великий князь Летен свет-Истин – надежда и опора для подданных. «Кто-то вернется из этих стариц, – подумал Алей потом, – тот московский князь и тот ханский сын, которых сочинил автор этого мира. Интересно, как обернется сюжет…»

Блестели тесовые крыши домов, зеленый мох поднимался по старым срубам. Пастухи выгоняли на поле скотину, увидели князя – стали ломать шапки, кланяться земно.

Ехали по лесу в сопровождении двух дружинников. Кони ступали по грудь в высокой траве, на которой жемчугами и алмазами блистала роса. Алей почти не смотрел на сторонам, но чутко прислушивался к лесу. Светлый березняк сменялся темным ельником, веяло сыростью, ягодами и грибами. Когда вдали завыл ветер и зашумела листва, Алею почудилось, что там, за лесом, идет поезд – по полотну, которое проложат здесь через семьсот лет. Морок пронесся и сгинул, но осталось ясное, как свет, понимание, дарованное догадкой: из вымышленного мира уйти легче, чем из реального, потому что он подчиняется воображению. Когда Алей увидит крутые берега Старицы и зеленым-зелено пламенеющий лес над ними – кажущееся станет настоящим.