Михаил Исаков - Телепупс

Только после этого заявления молчаливый пролетарий, колдовавший над программным управлением станка, счел возможным на нас посмотреть. Вернее, окинуть взглядом. Ничего кроме удивления в его пролетарском взгляде не читалось.

— Где же вы эти наручники взяли? — спросил неотходивший от нас инженер, вероятно, посчитав, что своим вопросом сменит тему разговора.

— В Петербурге. — Ответить точнее у меня, увы, не получалось.

Инженер еще некоторое время ждал более подробного рассказа и не дождался. Талантами светского болтуна он не обладал, поэтому погрузился в смущенное молчание. Мне оставалось слушать урчание механизмов, скрытых за оранжевыми, желтыми и коричневыми панелями, да рассматривать собственную руку, которую я, быть может, вижу в последний раз. Вдруг ее отхватит остро заточенный резец и, заметьте, без всякого наркоза.

Ни вездесущая Танька, ни непримиримая Зоенька не подавали признаков озабоченности моим нерациональным времяпрепровождением. Да что там говорить! В цеху оказалось полно компьютерных экранов и видеомониторов на станках и ни одного телевизора. Ни одного! Даже самого маленького. Я заметил это вслух, чем вызвал недоуменный взгляд инженера:

— Вы, наверное, гуманитарий? — Мне показалось, он посчитал меня слегка ненормальным. — Мы вынуждены ограничивать персоналу доступ к информации в связи с технологическими нуждами. Падают показатели качества.

— А телефоны?

— Ни в коем случае. Строжайше запрещено. Они оставляют их в шкафчиках.

— Я же говорю, — вновь подала голос Зоя. — Меньше знаешь — лучше работаешь.

Рабочий у станка, отнюдь не глухой, крякнул и сделал вид, что закашлялся. (Вот уж не думал, что наши рабочие отличаются чувством такта). Я так и не понял, согласился он или возмутился. Синий комбинезон демонстрировал нарочитое спокойствие и старательно тыкал пальцами в кнопки пульта. Проскользнула мысль, что это какой-то порченый пролетарий, с душком от незаконченного высшего, а может даже от законченного. Впрочем, когда диплом о высшем образовании гарантировал наличие хороших манер? Читать научили и ладно. А сейчас и читать необязательно, кругом сплошные картинки и телевпечатления.

Столь философско-метафизическая мысль занимала меня ровно столько времени, сколько понадобилось для распилки наручников. Лишний раз подтвердилась мысль древних, — работа руками успокаивает. Пусть даже они — руки — чужие. Правда, эти же «чужие руки», если на них смотреть, служили для меня страшным раздражителем. Белые кисти с тонкими пальцами, мягкие ладони. Маникюр? Совсем не похожи они были на руки труженика. А где же черные, обкусанные ногти, пальцы с заусенцами и задубелые трудовые мозоли? Нет их. Новые времена, новые веяния. На заводе были отменные душевые (там я и Зоя вымылись после освобождения от наручников), а перед столовой (куда нас после долгожданного душа отвели пообедать) имелись умывальники. Любую черноту можно отмыть. Было бы желание. И судя по тому, что на стенах висели многочисленные комиксы о личной гигиене на производстве, это желание активно стимулировали.

Оказывается, очень неприятно расставаться с привычным стереотипом грязноватого обитателя производственных площадей. Привыкнув считать себя настоящим натуралистом современности, как выяснилось, я не представляю, что же это за зверушки такие — рабочие.

С подопотным материалом проблем не было. В демократичной, общей для всех столовой за длинными столами сидели люди в синих комбинезонах, белых халатах и деловых костюмах. Костюмов меньше, комбинезонов больше. Они ели. В углу зала иконой висел громадный телевизор и вываливал на жующую публику шок-попсятину от мальчикового дуэта «Tot.Tu.»:

— Я начал жрать как мерин. Жрал все. … О-о-о! Я тут же понял. Началось что-то странное. Никогда не думал, что я не смогу переспать с кем-нибудь в кадре. Видимо я не человек шоу-бизнеса. -Рыжий целует черного. — Поцелуи еще можно. Остальное…

Синий комбинезон сидящий напротив меня, не глядя, взял своими выскобленными пальцами кусок ржаного хлеба. Как и я, он ел салат. Из свежих овощей. Помидоры, огурцы, колечки лука, сметана. Он ел со смаком, тщательно пережевывая, добавляя сметану из отдельного стаканчика. Я ковырялся в крабах и наблюдал за шевелящейся челюстью человека сидящего напротив.

— Понимаете, в 14–15 лет дружба между мальчиками перерастает в пограничное чувство. На грани любви… — Черный целует рыжего. — А еще надо работать. Иногда бывает так тяжело, что прихожу к маме и говорю, что жить больше не могу и не хочу… Наверное, это усталость.

За соседним столом другой синий комбинезон уплетал солянку похожую на борщ. Меня ждал быстро остывающий суп с фрикадельками, а у него в тарелке в нетерпении дымились огромные куски мяса, крупные разноцветные, большей частью красные, ломти перца. Его борщ назывался «солянка по-кавказки».

— У меня есть батюшка. Он хороший человек. Он понимает. Я к нему хожу и рассказываю, все что происходит. -Рыжий глубокомысленно посмотрел куда-то вверх. — Он дал мне книгу. Я ее прочитал. Мне так понтравилось. Столько всего понимаешь… То чем я занимаюсь — это большой грех. Придет тот момент… За все надо расплачиваться.

Напротив меня уже перешли к гуляшу с жареной картошкой. Запах жира и поджарки перебил аромат моих фрикаделек и отварных молочных сосисок. Первого блюда у него не было, ему хватало тарелки, заваленной мясом и залитой густо-коричневой подливой. Оперируя четырехзубым орудием, он сноровисто отправлял пищу себе в рот. Кусал хлеб, наклонялся к тарелке. Кусал хлеб, двигал рукой. Кусал хлеб, поддевал мясо.

— Я не мог представить, что мне понравится мужчина. Потом. Уже потом появилось чувство. — Черный задумался и посмотрел в другую от камеры сторону, в окно. — Да, я гей. Я даже не скрываю этого от своей девушки. …Что будет дальше, я не загадываю. Живу сегодняшним днем.

Зоенька выбрала то же самое, что я, что работяга рядом с нами и еще два раза по столько. Перед ней на столе не осталось свободного места и она сдвинула в сторону салфетницу, приборы для специй. Кажется, она глотала нежуя. Просто глотала, впрок забивая желудок и не думая о возможном ожирении, холестерине, целлюлите и несварении.

— Артист умирает на сцене. Это не я сказал. Но мне кажется, что моя работа — подвиг. «Tot.Tu.» — это моя жизнь. Я ничего больше не умею. Только петь. — Рыжий пытается взять ноту «До». - К славе привыкаешь. А мы еще молоды. Молодость — это прекрасно. Мы просто развиваем свои таланты.

Инженер пил кофе. Просто кофе. Он смотрел на сумрачную Татьяну. Ее выбор пал на кофе со сливками и песочное пирожное. Инженер пытался сказать ей нечто вроде комплимента относительно его здорового румянца. Татьяна не обращала внимания, стараясь прислушаться к разговорам рабочих. Был слышен только стук столовых приборов и телеголоса.