Вероника Рот - Инсургент

— Эй! — раздается чей-то крик. В нашу сторону бежит Юрай.

— Зик помогает Джеку. О, нет, — он останавливается. — О, нет. Шона?

— Сейчас не время, — говорит Тобиас. — Беги в Морг Центр и приведи доктора.

Юрай не реагирует.

— Юрай! Сейчас же беги! — раздаётся ничем не приглушенный громкий крик. Юрай, наконец — то, разворачивается и бежит в сторону Морг Центра.

Нужно пройти всего полмили, но из-за ворчания Тобиаса, прерывистого дыхания Линн и понимания того, что Шона вот-вот умрет от потери крови, это расстояние кажется бесконечным. Я наблюдаю за тем, как мышцы на спине Тобиаса расширяются и сокращаются с каждым тяжёлым вздохом, я не слышу наших шагов; я слышу только свое сердцебиение. Когда мы, в конце концов, достигаем дверей, мне кажется, что меня либо вырвет, либо я грохнусь в обморок, либо закричу, что есть мочи.

У входа нас встречают Юрай, мужчина-эрудит с прилизанными волосами, и Кара. Они взяли для Шоны носилки. Тобиас опускает её, и доктор сразу же приступает к работе: разрывает рубашку Шоны на спине. Я отворачиваюсь. Не хочу видеть пулевое ранение.

Тобиас становится передо мной, его лицо красное от напряжения. Я хочу снова оказаться в его объятиях, как это было после прошлого нападения, но он ничего не предпринимает, и я знаю, лучше самой не лезть — не испытывать судьбу.

— Я не собираюсь делать вид, будто знаю, что с тобой происходит, — говорит он. — Но если ты ещё раз решишь бессмысленно рискнуть жизнью…

— Я рискую своей жизнью не бессмысленно. Я пытаюсь идти на жертвы, как это сделали бы мои родители, как…

— Ты — не твои родители. Ты — всего лишь шестнадцатилетняя девчонка…

Я стискиваю зубы.

— Как ты смеешь…

— …которая не понимает, что порою необходима просто жертвенность, а не просирание собственной жизни! И если ты сделаешь это снова, нам придется расстаться.

Такого я не ожидала.

— Ты ставишь мне ультиматум? — я стараюсь говорить негромко, чтобы другие не услышали.

Он качает головой:

— Нет, я ставлю тебя перед фактом, — его губы сжимаются в линию. — Если ты снова бросишься в пекло без всякой на то причины, ты станешь не более чем Бесстрашным фанатиком адреналина, который хочет попасть под удар, и я тебе в этом помогать не собираюсь.

И добавляет с горечью:

— Я люблю Трис-Дивергент, которая принимает решения вне зависимости от принадлежности к какой-либо фракции, которая противоречит самому понятию фракции, как таковой. Но Трис, которая изо всех сил пытается себя уничтожить?.. Такую Трис я любить не могу.

Мне хочется закричать. Но не потому, что я злюсь, а потому что боюсь, что он прав. Мои руки дрожат, и я хватаюсь пальцами за подол рубашки, чтобы успокоить их.

Он прижимается своим лбом к моему и закрывает глаза:

— Я верю, что эта Трис все еще где-то там, — говорит он мне прямо в губы. — Вернись.

Он легонько целует меня, а я слишком потрясена, чтобы его остановить.

Затем он возвращается обратно к Шоне; я в недоумении стою на изображении весов Искренних в холле.

— Это было как нельзя кстати.

Я присаживаюсь на кровать рядом с Тори. Она сидит, поставив ноги на стопку подушек.

— Да, — отвечаю я. — Как ты себя чувствуешь?

— Так, словно меня подстрелили, — улыбка играет на ее губах. — Слышала, тебе знакомо это чувство.

— Ага. Невероятные ощущения, не так ли? — говорю я, но все, о чем я думаю, так это о пуле в спине Шоны. Ну, хотя бы мы с Тори оправились от своих ран.

— Ты узнала что-нибудь интересное на встрече Джека? — спрашивает она.

— Пару вещей. Не знаешь, как можно созвать собрание Бесстрашных?

— Я могу сделать это сама. Есть огромный плюс в работе тату-мастера в Бесстрашии — ты знаешь почти всех.

— Действительно, — говорю я. — Вдобавок ко всему у тебя наработан некий авторитет после работы шпионом под прикрытием.

Тори морщится:

— Я уже и забыла об этом.

— Ты обнаружила что-нибудь интересное? Я имею ввиду, когда была шпионом.

— Моя задача заключалась в том, чтобы следить за Джанин Мэтьюс, — Тори рассматривает свои руки. — Как она проводит большую часть своего времени. И, что еще более важно, где она его проводит.

— Явно не в своем офисе… и где же?

Тори отвечает не сразу.

— Кажется, тебе можно доверять, Дивергент, — она смотрит на меня косым взглядом. — У нее есть приватная лаборатория на верхних этажах. Там сумасшедшая охрана. Я пыталась проникнуть туда, тогда-то они и поняли, кто я.

— Ты пыталась проникнуть туда, — повторяю я, Тори при этом отводит глаза. — Я так понимаю, не шпионить.

— Я думаю, было бы более…целесообразно, если бы Джанин Мэтьюс прекратила свое существование.

В выражении её лица читается своего рода жажда, та же, которую я заметила, когда она рассказывала мне о своем брате в задней комнате тату-салона. Перед атакой моделирования, я бы назвала это жаждой справедливости и даже мести, но теперь я в состоянии определить, это — жажда крови. И хоть это пугает меня, я понимаю.

И это понимание должно пугать меня еще больше.

Тори произносит:

— Я займусь созывом собрания.

Бесстрашные собрались в пространстве между рядами двухъярусных кроватей и дверьми, плотно обернутыми простынями для звукоизоляции — лучшее, что получилось соорудить. Я не сомневаюсь, что Джек Кан согласится на требования Джанин. Здесь мы больше не в безопасности.

— Каковы были условия? — спрашивает Тори. Она сидит на стуле между койками, ее раненая нога лежит перед ней. Она спрашивает Тобиаса, но он не обращает никакого внимания. Он опирается на одну из кроватей, скрестив руки на груди, и смотрит в пол.

Я прочищаю горло.

— Их было три. Вернуть Эрика Эрудитам. Сообщить имена всех людей, в которых не попали иглы. И доставить всех Дивергентов в штаб Эрудитов.

Я смотрю на Марлен. Она немного грустно улыбается мне в ответ. Скорее всего, она беспокоится за Шону, которая до сих пор с врачом Эрудитов. Сейчас с ней Линн, Гектор, их родители и Зик.

— Если Джек Кан заключит сделку с Эрудитами, мы не сможем оставаться здесь, — говорит Тори. — И куда нам идти?

Я долго думаю о крови на рубашке Шоны, а еще дольше — о садах Дружелюбия, о шуме ветра в листве, об ощущении коры под моими руками. Никогда не думала, что буду жаждать туда вернуться. Не думала, что во мне есть тяга к Дружелюбию.

Ненадолго закрываю глаза, а когда открываю их снова, возвращаюсь в реальность, и Дружелюбие остается всего лишь миражом.

— Домой, — отвечает Тобиас, поднимая голову последним. Все прислушиваются.

— Мы должны вернуть своё. Мы можем разбить скрытые камеры в штабе Бесстрашия, и Эрудиты нас не увидят. Мы должны вернуться домой.

Кто-то соглашается, разразившись громкими криками, а кто-то просто присоединяется. Вот, как все решается у Бесстрашных: кивками и криками. В такие моменты мы не кажемся отдельными личностями. Мы все — часть одной и той же идеологии, одной системы.