Юрий Никитин - Тангейзер

Он смотрел и не мог насмотреться на ее сильное крепкое тело, белое и нежное, но без той беззащитности, какую он привык видеть у здешних женщин, заглядывающих ему в глаза и вопрошающих, что господин пожелает и как пожелает.

Даже зад, похожий на половинки огромных круто сваренных и очищенных от скорлупы яиц, не подрагивает на ходу, эти вздутости тугие и цельные, и все тело сильное и крепкое, хотя чувствуется в нем хищная гибкость.

Он с волнением наблюдал, как она вошла в воду по щиколотки, остановилась, приподняв плечи, он догадался, что вода холодная, затем решилась и вбежала в этот естественный бассейн, подав грудь вперед и откидывая плечи. Вода взлетела серебряными струями, а она присела, окунувшись по самый подбородок, затем легла на воду и поплыла красиво и мощно, как он и предполагал, не по-жабьи, как те немногие женщины, что каким-то чудом научились плавать, а размашисто и стремительно.

Затем, сделав круг, вернулась, вышла из воды, у него замерло дыхание от ее сильной звериной красоты дикого существа, легла спиной на камни и закрыла глаза.

Он тихонько поднялся, начал приближаться, стараясь не выдавать себя, но под подошвой хрустнул камешек, она тут же повернула голову в его сторону и распахнула глаза, большие и строгие.

Он сказал издали поспешно:

– Не пугайтесь, я просто любовался вами.

Она внимательно осмотрела его с головы до ног, голос ее прозвучал ровно, без интонации:

– Я не пугаюсь.

– Вот и прекрасно, – сказал он с облегчением. – Можно я тут с вами присяду?

Она коротко усмехнулась.

– Можете даже прилечь, если ваши кости вытерпят эти камни.

– Смогут, – заверил он. – Я не комнатный рыцарь, я много воевал, приходилось спать на голой земле, а когда рядом был костер, уже счастье.

Она проговорила, словно не слыша:

– Вы пришли сюда сами по себе… или…

– Нет, – признался он. – Я давно заметил вас.

– Я чем-то отличаюсь?

– Да.

– Чем же?

– Не знаю, – ответил он. – В вас много силы, чувствуется характер. Вы больше амазонка, чем вакханка… Вас как зовут?

– Эльза.

– Эльза, – повторил он. – Это же германское имя!

Она спросила с иронией:

– И как вы догадались?

– Простите, – сказал он, – все-таки это весьма необычно. Откуда среди эллинских… или римских, неважно, вакханок германская женщина?

Она смотрела на него с усмешкой.

– А догадаться трудно?

Он сказал с неловкостью:

– Вы правы, мне теперь такое трудно… Я миннезингер, здесь у меня очень хорошо получаются новые песни, а старые обретают иное звучание, но вот сообразительность что-то у меня просела, как мартовский снег…

– И все-таки?

В ее голосе звучала насмешка, он сказал с трудом:

– Не слишком дико будет предположить, что вас тоже сюда загнала Дикая Охота?

Она покачала головой.

– Нет, но близко, близко.

– А что еще может, – спросил он в недоверии, – кроме этого ужаса?

– Может, может, – заверила она.

Он всмотрелся в нее внимательно.

– Неужто вы пришли сами?

– А вот представьте себе, – ответила она. – Была несчастная любовь, в мои четырнадцать лет меня хотели выдать за богатого старика, и я решила, что лучше погибну, чем позволю сотворить с собой такое…

– И прибежали сюда?

– Как видите.

Он покрутил головой.

– Я думал, я такой один сюда попал…

– Сюда легко прийти, – ответила она, – выйти невозможно.

Он ощутил холодок по всему телу, такая мысль как-то вообще не приходила в голову, спросил настороженно:

– Не выпускают?

Она покачала головой.

– Почему?

– Но…

– Нет-нет, – пояснила она, – никто не уходит. Там холодный и голодный мир, даже королей настигают болезни и смерть. А здесь вечное лето, всегда тепло и ясно. О еде, питье и прочем думать не приходится – все всегда есть, можно веселиться и жить беспечно, как нам всегда хотелось по ту сторону врат этой горы…

Он вздохнул с облегчением.

– Ну… тогда все проще…

Она посмотрела на него со странной улыбкой.

– Да?

– Конечно, – ответил он с убеждением. – Главное, что уйти можно так же просто, как и выйти!

Она вздохнула, взгляд ее был полон сочувствия.

– Да, но…

– Что-то мешает?

Она кивнула.

– Да. Но ничего нового, только то, что здесь есть все, к чему вы стремились. А от этого не уходят.

Он подумал, сказал с неуверенностью:

– Ну не знаю, не знаю… Я – человек искусства, потому во мне горит страсть заставить весь мир слушать мои песни! А когда услышит мир, чтобы услышали и ангелы на небе! И ад, и звезды, и горы!..

Она произнесла с некоторым сомнением в голосе:

– Хорошо-хорошо… Но сперва вы должны создать эти песни?

– Я их уже почти создал, – ответил он гордо. – Почти! Столько новых мотивов отыскалось, поверить не могу! Это просто счастье для музыканта, правда-правда!.. Так что для меня здесь не только вино… Вы позволите вас поцеловать?

– Да, – ответила она, – конечно же, что за странный вопрос…

Хозяйка подошла неслышно, он вскинул голову и уставился на нее несколько отстраненно, еще видя шумные толпы восторженного народа, что несут его на руках по улицам.

– Ох, – сказал он наконец, – простите…

Теперь она так сильно и широко положила красные тени вокруг глаз, что те поднялись до бровей, а внизу захватили скулы, слившись в одно целое на переносице, так что все это великолепие выглядит карнавальной маской.

Губы для контраста остались неподкрашенными, и Тангейзер то и дело переводил на них взгляд, верхняя губа красиво вздернута, обнажая зубки, справа над уголком рта посажена настолько кокетливая темная мушка, что то и дело поглядываешь на нее и сразу видишь призывно приоткрытый рот…

Она спросила с задорной улыбкой:

– За что просите прощения?

– Я должен был учуять ваше появление, – ответил он, – как собаки чуют приближение рассвета!

– Да? – спросила она с интересом. – Я думала, рассвет чуют петухи… и прочие птички.

– И поэты!

– Да-да, – произнесла она загадочным голосом. – Вижу, складыванию песен наш уют не мешает?

– Еще как не мешает, – подтвердил он с восторгом. – У меня получается нечто совсем новое, чего не встречал ни в суровой Германии, ни на знойном Востоке!

– Поздравляю, – сказала она.

Он посмотрел на нее с надеждой.

– Я полностью освоился в вашем волшебном мире! Теперь вы удостоите меня вашим высоким вниманием?

Она сочно улыбнулась.

– Удостою, удостою.

Он подвинул для нее скамью, замер в сладостном ожидании, однако она покачала головой.

– Нет…

Он спросил упавшим голосом:

– Но почему?

В ее дивных глазах появился внутренний свет, он не мог оторвать зачарованного взгляда, сразу начал подбирать слова, чтобы выразить эту дивную красоту, а она произнесла медленно: