Юрий Никитин - Тангейзер

Несколько дней он просто насыщался, перебирая молодых женщин со страстным упоением, занимался с ними любовью в воде, на траве, на столах, сразу с двумя-тремя, а когда показалось, что начинает повторяться, отправился разыскивать хозяйку Голду.

Он отыскал ее только в Лазурном гроте, она сидела с ровной спиной перед огромным зеркалом, а две девушки старательно укладывают ей в прическу массу золотых волос, закалывают шпильками с янтарными головками.

– Госпожа, – произнес Тангейзер церемонно и учтиво поклонился. – Счастлив лицезреть вас.

Она скосила в его сторону глаза, не двигая головой.

– А, милый миннезингер!.. Как продвигаются ваши песни?

– Прекрасно, – ответил он. – Я счастлив, что вы спросили о самом главном.

Она ответила с легкой насмешкой:

– Обожаю мужчин, у которых дело важнее их наслаждений.

– Мы все такие, – заметил он скромно.

Ее красиво изогнутые дуги бровей приподнялись.

– Разве?

– Все, – уточнил он, – у кого есть дело. А кто работает только для пропитания, тех не считаем.

– А это кто? – поинтересовалась она. – Простолюдины?

Ему показалось, что она произнесла эти слова с пренебрежением, и хотя простолюдины иного и не заслуживают, он автоматически встал на их защиту.

– Простолюдин, – сказал он с нажимом, – может с удовольствием копаться в своем огороде, стараясь, чтобы у него было лучше, чем у других. Это и будет его делом! Но иной музыкант всего лишь зарабатывает на жизнь игрой, не стараясь создать новые песни…

Девушки поглядывали на него искоса, но улыбались заигрывающе только у хозяйки за спиной, не соображают, дуры, что в зеркало все равно видно.

– Тогда мне повезло, – произнесла она со странной улыбкой. – Хорошо, девочки, идите играйте.

Они ушли, опуская головы и тихонько улыбаясь ему украдкой, одна даже ухитрилась на ходу приоткрыть ему на краткий миг грудь с огромным красным ореолом вокруг сильно вытянутого, как мизинец, соска, и когда обе исчезли, Тангейзер сказал с чувством:

– Это не повезло.

– Что оказались здесь?

– Что я сейчас с вами.

Она сдержанно улыбнулась.

– Вы еще не со мной, не заблуждайтесь…

Он воскликнул пылко:

– А что нужно, чтобы быть с вами, госпожа? Только скажите!

Она рассматривала его с улыбкой, что манила его и тревожила. Что-то в ней и обещающее такое, чего еще не дала ни одна из женщин, и в то же время нечто опасное, словно находится в пещере с могучим и опасным животным.

– А вы как думаете, дорогой миннезингер?

Он ответил откровенно:

– Моя госпожа, когда я с вами, я ни о чем не могу думать! Я только чувствую.

– А что чувствуете?

– Счастье, – сказал он немедленно. – Счастье и радость.

– Это же главное, – произнесла она медленно, – или еще нет?.. Но я имела в виду, что вы сложите песнь лично для меня.

Он вскрикнул:

– Это будет моя лучшая песнь!

Он самозабвенно подбирал слова, словно терпеливый гном, что прорывает гору норами и пещерами, чтобы отыскать драгоценный камешек, затем, как ювелир, прилаживал одно к одному, создавая из них соцветия, наконец подбирал нужные звуки, слагая в мелодию, и здесь приходилось то отказываться от даже самых лучших звуков, что не влезают в стройный ряд, то выбрасывать жемчужины слов, заменяя менее яркими, но точнее попадающими в нужное гнездо.

Голда появилась, когда он был не просто уверен, что это его лучшая песнь, но абсолютно уверен. Но отыскать хозяйку этой волшебной горы не удавалось, пока вдруг она не предстала перед ним, выйдя из темной щели в каменной стене.

Он торопливо поклонился.

– Госпожа Голда!

– Миннезингер, – ответила она.

– Господа Голда, – сказал он пылко, – я прошу вашего разрешения исполнить песню в вашу честь!

Она ответила в своей обычной легкой манере:

– Уже готово?

– Да, госпожа Голда!

– Так быстро? – спросила она. – Я слышала, хорошие вещи обтачиваются долго.

– Это если слагают ремесленники, – ответил он, сильно покривив душой, но кто проверит, – а когда за дело берется настоящий поэт… то слова и мелодии рождаются сами, питаемые богами!

Она смотрела, хитро прищурившись, словно понимает, как на самом деле творятся песни, медленно наклонила голову.

– Я выслушаю с удовольствием. Думаю, даже с большим удовольствием.

– Спасибо, госпожа!

Он перекинул со спины лютню, настраивать не стал, только что играл, проверяя заключительные аккорды, взглянул на нее и широко ударил по струнам.

Она слушала внимательно, он запел, чувствуя, как его сильный голос задрожал от страсти с первой же строфы, все тело отозвалось, жар пошел от сердца и воспламенил слова.

Голда опустила веки, взгляд затуманился, однажды вздохнула так тяжело, что Тангейзер едва не прервал песнь, но она тут же устремила на него требовательный взор, и он продолжил, в каждой строфе воспевая свою любовь к ней, свою страсть и желание овладеть ею со всем пылом неудержимой любви.

Оборвав песнь на высокой ноте, он поклонился и застыл так в ожидании, после долгой паузы раздался ее измененный голос:

– Милый мой миннезингер… мне кажется, я ничего не слышала более совершенного…

Он вскрикнул:

– Моя госпожа!

– Это чудесно, – продолжила она.

– Моя госпожа?

– Это настоящая поэзия, – сказала она. – Слышала подобных песен много, но это… лучшая.

Он приблизился к ней и, отбросив лютню за спину, протянул руки.

– Моя госпожа!

Она покачала головой.

– Погоди. Это лучшая из песен, но все-таки в ней заметны крохотные изъяны. Я вижу и, думаю, даже ты видишь. Давай сделаем так… Ты исправишь и снова исполнишь, уже улучшенный вариант!.. И тогда уже не я, а ты станешь моим господином.

Он чувствовал гнев и досаду, мысленно уже срывал в жадном нетерпении ее одежду и бросал на ложе, но… с другой стороны… если он отточит все в хвалебной песне, то… станет ее господином? Ради этого стоит постараться.

– Моя госпожа, – произнес он с поклоном, – я все сделаю. Обещаю, окончательный вариант будет намного лучше этого!

– Он должен быть совершенством, – сказала она.

– Он будет совершенством, – пообещал он. – И тогда вы не уйдете от моих объятий!

Голда смотрела на него с веселой насмешкой.

– Узнаю поэта, – произнесла она глубоким волнующим голосом. – Все вы полагаете, что мир должен лежать у ваших ног, и очень удивляетесь, когда он почему-то не ложится…

Тангейзер поинтересовался:

– А в самом деле, почему не ложится?.. Хотя мир меня не так сейчас интересует, как нечто более значительное…

– Ну-ну?

– Почему не ложитесь вы?

Она засмеялась.

– Хорошо сказано! Грубо, откровенно, но на всякий случай с юмором, чтобы можно было сказать, что это только шутка.