Андрей Щупов - Сонник Инверсанта

— Почему же не мое?

— Да потому, что ты пытаешься спорить со специалистами. Берешься судить о том, в чем, прости меня, может быть, мало что смыслишь.

— Верно, в воровстве и очковтирательстве я никогда не был силен! — рявкнул я.

— И что теперь? Собираешься увольнять в отставку всех Визирей?

Она чуть приоткрыла свой накрашенный рот, и, замерев на нем взглядом, я вдруг отчетливо припомнил свой недавний сон — с белесыми призраками-истуканами и вьющимися лентами паразитов. Кажется, один такой паразит выглядывал и из этого прелестного ротика.

— К сожалению, Визири мне не по зубам, — заторможено пробормотал я, — но кое-кого из них я все-таки крепенько взгрею…

— Но, Петр!..

— Молчи! — я отмахнулся от нее, но, дойдя до стола, снова развернулся: — А хочешь, еще почитаю?

— Не надо…

— А мне кажется, что надо. Очень уж ревностно ты за них заступаешься. — Перед внутренним взором продолжало стыть окаменевшее лицо ночной Анны, и, стараясь вспугнуть навязчивую картинку, я торопливо разрыл ворох бумаг, нашел нужную подшивку. — Вот еще один шедевр. Теперь уже на тему имперской генетики. Так сказать, кнут и пряник глазами биологов. Слушай, это выдержка из заготовок к публичным выступлениям: «Всем порабощенным народам в качестве одной из милостей артов предлагается множественный оргазм как у мужчин, так и у женщин. При этом господа ученые убедительно доказывают, что продление пиковой эякуляции с 3-10 секунд до трех и более минут — дело вполне достижимое. Основной аргумент в пользу означенного достижения кроется в том, что возросший уровень стрессов, потеря родины и привычных идеалов нуждаются в действенной компенсации. В качестве таковой нашими учеными предлагается массовая вакцинация препаратом „Ульдамор“, в результате которой начнутся мутационные подвижки и неизбежное усиление полового влечения…» И так далее, и тому подобное. А вот и победный финал: «Только в обновленном оргазме нам видится будущий залог мира и всеобщей гражданской лояльности! Да здравствует мировая генетика! Да здравствует партия артов!» Каково, а?

— По-моему, интересно…

— Интересно? — я оторопело уставился на Анну. Встрепенувшись, суматошно зашелестел страницами. — Что ж, если интересно, слушай дальше. Это уже сравнительный анализ двух рас — ванов и артов. Догадываешься, о чем они пишут?

Ангелина раздраженно помотала головой.

— Так вот, на протяжении двух сотен страниц профессорский совет столичного университета обстоятельно доказывает, что арты — безусловно высшая земная раса и по ряду признаков, как-то — круглый череп, широкий нос, разрез скул, светлые волосы и прочее-прочее — безусловно превосходит расу ванов. Великолепно, не правда ли?

— Но они ведь действительно чуть больше европейцы, чем мы, а, значит, и менее цивилизованы.

— Кто тебе это сказал?

— Ну… — Анна пожала плечами. — По-моему, это всем известно. Азия знаменует прогресс и передовые технологии, Европа — варварские предрассудки и дикарскую кровь…

— Значит, по-твоему, широкий нос — это круче, чем нос узкий, а круглый череп более хорош, нежели череп вытянутый?

— Ты ведь знаешь, Петр, я никогда не страдала ксенофобии, но если верить доводам отечественных академиков…

— К чертям свинячьим твоих академиков! — в бешенстве крикнул я. — Как ты не понимаешь, ведь всю эту муру они подгадали в аккурат к началу вторжения! Так сказать, поспешили подвести базис под кровавую бойню.

— Но ведь основания действительно нужны, разве не так?

— Может, и так, но причем здесь этот оголтелый расизм?

— Помнится, ты тоже говорил об изначальном неравенстве людей. — Анна пристукнула ладонью по подлокотнику. Она явно заряжалась моей злостью. — Кроме того, эту бойню затеял ты, а не твои разнесчастные Визири.

Я открыл было рот и снова захлопнул. Я понимал, что говорит она не то и не так, но возразить было нечем. Конечно, у меня нашлись бы другие аргументы вроде коррекции местной истории, переименования здешних героев и обновления школьных учебников, но меня бесила одна мысль, что Анна, человек, который по логике вещей обязан поддерживать меня, напротив — пытается со мною спорить.

Я вновь посмотрел за окно — на мерно вышагивающую фигуру Миколы — и неожиданно подумал, что, возможно, именно спора с Ангелиной — злого и безрассудного — мне сейчас и не хватало. Мне хотелось страданий и самобичевания, и Анна в полной мере выдавала все искомое. Матрица есть матрица, и, увы, Димка Павловский был прав, ни Натальей, ни Анной эта девушка в действительности не являлась. Она была тем, что я желал в ней видеть, не отступая от заданной программы ни на шаг. Не стоило сбрасывать и то жутковатое существо со змеиным телом, которое, возможно, обитало в ней. В это отчаянно не хотелось верить, но от этого сложно было отмахнуться.

— Ну? — она язвительно улыбнулась. — Что уставились, господин Консул? Или уже не нравлюсь?

— Дура! — взрычал я, и Ангелина немедленно взвилась над креслом.

— Не ори на меня! — рассерженной рысью зашипела она, и красивое ее личико на миг стало страшным. — Не ори, ты понял?!..

Наверное, я окончательно бы взорвался, наговорив ей кучу гадостей, но в этот момент поезд резко затормозил. Тонко заскрежетали колесные пары, певуче пропели пружинные рессоры. Ухватившись за стенной поручень, я едва не упал. Задрожав, как испуганный кролик, вагон остановился…

Виселица была абсолютно новенькой. Даже сосновая кора была ободрана на ней не по всей длине. Ясно было, что сооружали наспех, заботились о скорости, а не о качестве. Да и висельник, застывший под Г-образной опорой, был тоже из свеженьких. Всего-то час или полтора как преставился. Трупы валялись вдоль всего откоса, но я продолжал смотреть только на казненного. Воочию подобную картину я наблюдал впервые, а потому висельник произвел на меня впечатление более чем тягостное. Сразу вспомнилась мрачноватая хроника, когда гитлеровцы вздергивали на перекладины русских мужиков. Самые упорные долго не сдавались — изгибались всем телом, сучили ногами, до последнего цеплялись за веревку. За мирной жизнью об этом как-то позабыли, но я-то подобные вещи помнил отлично. Может, потому и помнил, что родственника моей тетки (той самой из исчезнувшего подъезда) — совсем еще юного пацана — фашисты сбросили в назидание прочим в колодец, а родную бабку, пытавшуюся схорониться в подвале, пристрелили очередями прямо сквозь пол. Увы, это было, как были и концлагеря с прожорливыми печами, как были карательные акции со стороны собственных особистов, ни на йоту не уступавших господам из «СС». Та же тетка под страшным секретом рассказывала, как мерзли они в телегах, ссылаемые чекистами в Сибирь, как умирали по дороге от холода и голода. При этом вся вина многодетных семейств только в том и состояла, что они прожили два тягостных года под оккупантом, а позже, потеряв от голодухи половину детей, отказались участвовать в государственном «добровольном» займе. Именно тогда я окончательно простил немецкий народ, в полной мере осмыслив, что хороших людей (как и подлых) намешено поровну во всех нациях без исключения. Одновременно я разочаровался и в классовой теории Маркса, выявив в нем серию психических расстройств и ярую склонность к алкоголю. Впрочем. Разрушить классовую теорию было совсем несложно, поскольку среди друзей у меня в равной степени хватало и пролетариев, и выходцев из села, и «гнилой интеллигенции». Читая первоисточники, я без устали сравнивал ребят между собой, видел отличие, но это отличие меня только радовало, как радовало отличие таджикского паренька Рафаэля от татарина Наиля, поляка Димки Павловского от бурята Лёшика. Играя с ними в «пики-фамы», в ножички или футбол, я окончательно переставал понимать суть национальной неразберихи. Видимо, уже тогда во мне созревало убеждение в том, что единственное возможное отличие людей кроется в наличии агрессии. Даже глупость и леность не возводились мною в ранг запретных, поскольку и то, и другое я угадывал в себе самом.