Андрей Ерпылев - Наследники Демиурга

Итак, в июле одна тысяча девятьсот четырнадцатого года я оказался на попечении дядюшки, младшего брата моего покойного отца…»

– И кто же подсказал вам, молодой человек, написать всю эту галиматью…

Жандармский полковник лениво перелистывал лежащую перед ним стопку листов, исписанную нервным юношеским почерком, не поднимая глаз на стоящего перед ним подростка.

– Никто, господин жандарм, – высоким срывающимся голосом ответил юноша, чувствуя сейчас себя революционером, народовольцем, едва ли не мифическим Прометеем, ждущим немедленной казни за неслыханную дерзость. – Я сам все это придумал!

– Допустим, допустим… Ну, о господине Ульянове, у вас фигурирующем под довольно известным в определенных кругах псевдонимом Ленин, вы могли как-нибудь узнать. Допускаю даже, что кто-нибудь вам поведал о господах Радомысльском и Бронштейне…

– Позвольте? – искренне удивился молодой человек. – О ком?

– О Зиновьеве и Троцком, – буркнул офицер. – Или вы будете утверждать, что подлинные имена героев этой… этого опуса вам неизвестны?

– Н-нет… А они разве существуют на самом деле?

– Прекратите паясничать, Сотников, – тихим невыразительным голосом промолвил жандарм, впервые поднимая на своего собеседника водянистые глаза, которые так и подмывало назвать «рыбьими». – Скажите еще, что вам незнакома фамилия Керенский.

– Керенский? Конечно, знакома. Я дал своему герою фамилию одного из своих одноклассников, Миши Керенского. Мне так показалось забавнее…

– Не мелите чушь! – повысил голос полковник, пристукнув по столу кулаком. – Я еще раз спрашиваю вас, Сотников: откуда вам известна подпольная кличка социалиста Джугашвили?

– Джу… Кого?

– Кобы.

– Скобы?

– Слушайте, Сотников. Вы провели в нашем гостеприимном заведении всего лишь одну ночь, и, видимо, эта ночевка не произвела на вас особенного впечатления. Что, если я сейчас позвоню в этот колокольчик и дежурный надзиратель отведет вас в одиночную камеру на нижнем уровне? Знаете, такую… не слишком просторную… два аршина [8]на три.

– Позвольте…

– Не перебивать! И там благополучно забудет вас недельки на две-три… Возможно, на месяц. Нет, кормить вас, конечно, будут и парашу-с, прошу прощения за натурализм, выносить… Но общения у вас не будет никакого-с. Вообще. И бумаги с карандашом вам не дадут. Устраивает вас такая перспектива, молодой человек?

– Н-нет… Господин полковник!..

– Дмитрий Иринархович, – мягко перебил жандарм, внезапно вновь становясь домашним и сердечным. – Давайте лучше немного отступим от официоза. Да!.. Чего же вы стоите? Присаживайтесь, пожалуйста…

Полковник привстал и любезно пододвинул допрашиваемому табуретку.

– Не венский стул, конечно, но все-таки…

Жандарм позвонил в колокольчик, стоявший тут же, на зеленом сукне, покрывающем стол, и из-за двери, как чертик из табакерки, выскочил дородный надзиратель в темном мундире.

– Распорядись там, голубчик, насчет чайку, – бросил Дмитрий Иринархович. – С лимоном… Вам с лимончиком? – запоздало поинтересовался он у «собеседника».

– Д-да, конечно… – нервно облизнул пересохшие губы мальчик. – Буду благодарен…

– Два с лимончиком, Стеценко! – распорядился жандарм. – И сахару там не жалей! И рюмочку «шустовского» мне… Вы ведь не употребляете?

– Нет-нет!..

– Похвально. Итак, давайте вернемся, Георгий Владимирович, к вашей фантастической повести… Вы ведь не претендуете, конечно, на дар провидца?..

«…замечу, сынок, что практически никаких последствий для меня мой первый опыт на ниве литераторства не имел. Разговор наш с добрейшим Дмитрием Иринарховичем продолжался еще часа три-четыре, но профессионал политического сыска быстро уяснил для себя, что имеет дело не с каким-то злонамеренным деятелем, а с обычным перепуганным мальчишкой, накатавшим десяток страниц на тему, уже давным-давно витавшую в воздухе. Напомню, что на дворе был уже шестнадцатый год, и до известных тебе событий оставалось всего несколько месяцев.

Мрачные слухи, иногда выплескиваясь на страницы газет, вовсю бродили по Петрограду, и любой из горожан охотно поведал бы о „темных знамениях“ и „грядущем явлении антихриста“. Видимо, оставались у жандарма некоторые сомнения по части совпавших до мелочей имен и кличек, но тогда рациональный циник вроде него скорее поверил бы в нашествие марсиан [9], так живо описанное англичанином Уэллсом, чем убийство всесильного Распутина, отречение Государя Императора в феврале будущего года, торжество восставшего Хама в октябре и кровавую вакханалию гражданской войны… Слава богу, описать события далее середины 1918 года я тогда не успел. Даже до злодейского убиения царственной семьи не дошел, иначе вряд ли отделался бы так легко.

Полковник сдал меня с рук на руки милому дядюшке Михаилу Сергеевичу, доверительно посоветовав последнему хорошенько выпороть питомца, дабы отвратить от дурных мыслей и от литераторства заодно, направив в иное, более полезное русло. Увы, данному от всей души совету дядя не последовал. Хотя, может быть, и хорошо, что не последовал, а то озлобленный подросток понаписал бы такого…

Милый, милый Михаил Сергеевич. Весной восемнадцатого он, как и тысячи других, ни в чем не повинных русских людей, был расстрелян большевиками по приговору Революционного трибунала. Революция, как и любое чудовище, питается кровавыми жертвами. И чем невиннее жертва, тем она лакомей этому монстру…

Стоит ли упоминать о том, что незаконченная моя рукопись была конфискована и приобщена к делу, канув для меня в Лету, как тогда казалось, навсегда.

Кратковременное пребывание в „жандармских застенках“ ничуть не повлияло на мои тогдашние убеждения. Так же, как и большинство молодых людей того времени, я искренне считал отжившей и вредной для России монархическую систему и всем сердцем желал ей крушения. С трепетом душевным я воспринял революцию, наивно посчитав свое предсказание Февральских событий всего лишь совпадением. Несколько озадачивали меня всплывающие из небытия фигуры, являвшиеся, как я считал раньше, не чем иным, как плодом моей безудержной фантазии, но молодость, молодость… Как мало мы думаем в юности о грядущем…

Повторно с полковником Кавелиным мы встретились лишь через год, когда я, арестованный на улице в разгар июльского кризиса [10], сидел в переполненной камере петроградских „крестов“…

– А вы возмужали за тот год, что мы с вами не виделись, Георгий Владимирович…

Минувшие месяцы тоже не прошли для полковника даром. Он похудел, осунулся, добавилось седины в проборе, по-прежнему безукоризненном, под глазами набрякли темные мешочки. Каким-то потертым выглядел некогда щегольский мундир, куда-то пропал орден Святого Владимира с мечами, украшавший его в прошлый раз…