Андрей Ерпылев - Наследники Демиурга

– Да, конечно, – горестно вздохнул Александр, не представляя себе, какая страховка поможет ему восполнить ополовиненную огнем библиотеку или превратившуюся в пепел коллекцию морских карт – память о детском увлечении дальними морями, парусами и прочей соленой романтикой.

– Ну, тогда мы с вами вряд ли встретимся. Советую выключать перед уходом утюг.

– Я выключал…

– Слушай, – Геннадий перемазался сажей почище профессионального борца с огнем, хотя в квартиру его, как и хозяина, допустили уже после полной над оным победы, – а ведь компьютер уцелел! Ты не поверишь, но это так.

– Превосходно, – без особенного энтузиазма в голосе протянул Маркелов, только что проводивший пожарного и получивший на прощание десяток полезных советов, большинство из которых знал с раннего детства.

– А вот телевизору не повезло… – Архивариус показал на спекшийся кусок пластмассы, перемешанной с осколками стекла. – Но он ведь у тебя был уже стареньким.

– Угу… В позапрошлом году купил.

– Да ты что?.. Прости, я думал…

– Ничего. Все равно большой части моего богатства место – на помойке.

– Ты преувеличиваешь… Вот, смотри… Спальня почти не пострадала. Постель, правда, придется стирать, да и одежда в шкафу гарью провоняла…

Иванов вдруг замер на месте, и его глаза, и без того не самые маленькие, превратились в чайные блюдца.

– Рукопись… – горестно простонал он. – Рукопись…

– Что рукопись? – оторвался Александр от созерцания резиновых сапог, стоявших в прихожей с самой майской рыбалки и теперь превратившихся в галоши.

– Рукопись тоже…

– Не переживай, – майор похлопал приятеля, замершего в виде статуи, олицетворяющей вселенскую скорбь, по плечу. – Все равно мы ее успели изучить от корки до корки. И ксерокопии сделать. Такая уж у нее, видно, судьба.

– Рукопись… – не слушая его, простонал Геннадий.

Горе его было настолько неподдельным, что Маркелов решил не мучить друга и, зайдя в спальню, открыл сейф, вделанный в стену и замаскированный спереди легко отодвигающейся тумбочкой (кстати, обугленной с одного края). Не то чтобы Александр владел какими-то особенными ценностями – порой на металлической полке несгораемого шкафа и рубля не валялось, но зато за толстенной дверцей, бывало, гостили документы под всякими серьезными грифами, которые майор, частенько вопреки инструкции, брал домой поработать. Или табельный «ПСМ» [20]. Нашлось там место и злополучной папке, счастливо избежавшей знакомства со своим злейшим, после архивных крыс, врагом.

– На́ свою рукопись, не реви! – вручил он онемевшему от счастья архивариусу бумаги.

Надо было видеть, с каким трепетом простившийся было со своим сокровищем и снова чудесно его обретший Геннадий переворачивал хрупкие листы с действительно вызубренным назубок текстом. Как прижимал к груди ветхие картонные корочки, как едва не целовал выцветшие штемпеля на обложке… Редкий хозяин так трясется над чудом спасенным домашним питомцем…

– Ген, а где Маркиз? – спросил Александр, вдруг вспомнив, что так и не видел старого кота.

– Ну, он же совсем старый уже был, – отпустил ответную шпильку счастливый, но от этого не ставший менее язвительным Иванов. – И фотографии его у тебя, наверное, остались…

Шутки шутками, но бедное животное не отзывалось ни на дружное «кис-кис-кис», ни на призывное бренчание ложечкой по банке с консервированным кошачьим кормом, всегда действующее на усатика, не отличающегося отсутствием аппетита, безотказно. Маркиз пропал. И теперь уже оба мужчины были объяты печалью.

– Наверное, он пытался спрятаться в шкаф и… – гору мокрого, исходящего едкой химической вонью, обугленного ДСП, когда-то бывшего мебельной «стенкой», ворошить еще не пытались, но поскольку обгорелого кошачьего трупа нигде найти не удалось, – место его последнего успокоения могло быть только там. – Он ведь обожал всякие укромные закутки… – горевал Александр, присев на корточки перед обгорелыми останками чуда румынской легкой промышленности. – Чуть что, забирался куда-нибудь, и потом ищи-свищи его…

– Да, ищи-свищи… – вздыхал по безвременно почившему хвостатому другу Иванов.

– А добрый был, ласковый…

Предаваться скорби мужчины могли еще долго, если бы их не прервал звонок в дверь.

– Дядь, а дядь, – на пороге квартиры стоял белобрысый мальчишка лет десяти с огромным полосатым красно-белым мячом под мышкой. – Это не ваш кот под окном на карнизе сидит? Меня мама послала вам сказать, а то наш Васька тоже как-то раз так влип. Форточка высоко, вот он и не может обратно забраться…

– Интересно, – Александр уныло помешивал ложечкой чай, изрядно отдающий горелым, – все вокруг отдавало горелым в большей или меньшей степени, – долго мне придется жить в этих руинах?

Агент страховой фирмы наотрез отказался приехать на ночь глядя, чтобы оценить повреждения, причиненные маркеловскому жилищу огнем, поэтому горячее желание тотчас разгребать, чистить и драить пришлось отложить на неопределенный срок.

– Ну, ты можешь первое время у нас пожить… – попытался помочь другу хоть чем-то Гена, но майор даже договорить ему не дал.

– В вашей однокомнатной квартирке? Ты, я и твоя мама? Благодарю покорно. Перекантуюсь у Томки. Или у Вальки. Или… Да не переживай ты: есть мне где голову преклонить. Слава богу, не монах.

Иванов завистливо вздохнул: таким количеством знакомых женщин он не обладал. Тем более – НАСТОЛЬКО знакомых, чтобы в любой момент могли предложить погорельцу кров и заботу. Оставалось только изумляться, что такой видный орел до сих пор еще не окольцован…

Размышления о женщинах друга неожиданно, благодаря прихотливой цепочке ассоциаций, увели его совсем в другую сторону. Поглаживая кота, не совсем еще отошедшего от огненного испытания и чувствительно запускавшего когти в колени своего приятеля при каждом неверном движении, он задумчиво произнес, глядя в темноту за окном:

– Слушай, Саш! Я тебе еще вечером хотел сказать, да пожар помешал…

– Ничего себе помеха! Ну, ты извини, конечно, – я это шоу не специально затеял, чтобы тебя с мысли сбить…

– Да ладно ты! Я тут подумал-подумал над той информацией, что нам Свиньин подкинул, и у меня возникла кое-какая теория… В общем, я зарылся с головой в базу данных по репрессированным в тридцатые годы и кое-что накопал.

– Только не говори мне, что Сотников сидел в лагерях. Дворянство, участие в Гражданской на стороне белых, подчистка в метрике – еще туда-сюда годится. Но репрессии…

– Я и не говорю, что он сам был репрессирован.

– Постой-постой… Так ты думаешь?

– Не думаю – уверен! Вот, смотри… – Геннадий выудил из нагрудного кармана своей неизменной ковбойки растрепанный блокнот, порылся среди ветхих, исписанных вдоль и поперек страниц, роняя на стол то просроченный бог знает когда троллейбусный билет, то замызганную визитную карточку… – Ага, нашел… «Сотникова Варвара Никандровна, одна тысяча девятьсот третьего года рождения, арестована двенадцатого сентября одна тысяча девятьсот тридцать пятого года по обвинению в подготовке кулацкого восстания. Осуждена двадцать восьмого ноября…» Стандартная статья, стандартный приговор – десять лет.