Андрей Ерпылев - Наследники Демиурга

К вечеру второго дня ожидание стало невыносимым.

Ирина, обычно аккуратная до педантизма, швырнула в стену книгу, которую пыталась читать последние часы, соскочила с тахты и кинулась к заветному конверту, светящимся пятном выделявшемуся на темной полировке секретера.

«Пусть лучше все обернется конфузом, пусть лучше меня поднимут на смех, а Владик потом будет сердиться, но ждать я не могу…»

Лесневская порывисто надписала конверт, спрятала его в сумочку и, лишь обуваясь в прихожей, бросила взгляд на стенные часы, отражающиеся в зеркале.

Одиннадцатый час вечера! Где сейчас искать почту, которая работает так поздно? Нет, такая в Москве, безусловно, есть, и не одна, наверное, но сколько времени уйдет на ее поиски?

Ирина сняла с полки пухлый телефонный справочник и открыла на нужной странице. В глазах потемнело от обилия почтовых отделений. Где-то, среди безликих номеров, скрывалось необходимое, словно воздух, но, чтобы его найти, требовалось обзвонить несколько десятков. Адский труд…

Рука женщины легла на прохладный пластик трубки, и вдруг ее пронзила мысль, которая почему-то ранее никак не приходила в голову. Наверное, потому, что Владислав этим не воспользовался…

Гудки звучали нескончаемо долго.

«Ну сними же трубку, сними! – молила Ирина, прижимая к уху пластиковую, стилизованную под начало двадцатого столетия трубку телефона, некогда – предмета зависти знакомых, привезенного Ириниными родителями из братской Чехословакии, теперь вызывавшего в лучшем случае снисходительные улыбки: как же – ни автоответчика, ни дозвона, ни памяти на десяток номеров, ни АОНа… – Ради всего святого – сними!..»

И когда в мембране раздался спокойный приятный баритон, едва не разрыдалась от счастья, какое-то время не в силах вымолвить ни слова.

– Слушаю вас, – с некоторым раздражением повторил баритон. – Не молчите.

– Владислав… пропал… – выдохнула Ирина и все-таки разрыдалась прямо в трубку.

Мобильник Иванова долго не отвечал, и Александр уже начал терять терпение.

«Спит как сурок, архивариус! – думал он, машинально кивая в такт гудкам. – Дрыхнет без задних ног…»

Как будто в этой естественной потребности человеческого организма было нечто постыдное и как будто он сам только что не собирался улечься в постель пораньше, потому что завтра предстоял очень насыщенный день. А что вы думали? Что работник столь уважаемой организации корпит над одним лишь делом, автоматически освобождаясь от остальных? Дудки. Так может думать лишь тот, кто ничего в делах служебных не понимает. Увы, Маркелова от полудюжины других дел, среди которых были «висяки» с многолетним стажем, никто не освобождал.

Генкин сотовый уже несколько раз сбрасывал вызов, переходя на короткие гудки, но Александр, не теряя надежды, набирал номер снова и снова, моля святого, ведавшего телефонными соединениями, об одном: чтобы архивариус не отключил на ночь звук в своей дешевой «моторолле». К примеру, чтобы не будить престарелую мамашу.

В конце концов, он уже было собрался набрать номер домашнего телефона, беспокоить который Геннадий категорически запрещал («Понимаешь, мама…»), наплевав на спокойствие госпожи Ивановой, как мобильник буркнул заспанным голосом друга:

– Алло… Ты, что ль, Саш? Чего не спишь?

– Служба, Ген, служба, – ответил майор, мысленно пообещав поставить неведомому святому-телефонисту свечку, и торопливо продолжил (и так времени потеряна масса, хотя в процессе дозвона он успел одеться, выйти из квартиры и даже усесться за руль своего старенького «опеля»). – Ты, в общем, это… Одевайся и дуй по этому адресу… – Он продиктовал адрес сотниковской подруги, который с огромным трудом сумел выведать у нее сквозь рыдания и всхлипы. – Он как раз между нами будет. Ты на метро, а я тачку возьму. Пробок уже нет, поздно, так что я быстро подкачу. Если будешь первым – жди у подъезда. Если я успею раньше – тоже подожду. Ну, до…

– Погоди ты! – взвыл архивариус, похоже окончательно пробудившись. – В чем дело-то? Что за спешка такая?

– Некогда объяснять, Гена. Все на месте. До встречи.

И, не слушая вопросов, нажал «Отбой», одновременно вставляя ключ в замок зажигания.

Старый добрый немецкий драндулет, несмотря на долгую и богатую событиями биографию (Александру он достался не из первых и, как он справедливо полагал, даже не из третьих рук), никогда хозяина не подводил. Не подвел он его и на этот раз. Подвели проклятые светофоры.

Пора переходить в мигающий режим им еще не пришла, и пусть на улицах по сравнению с суматошным днем было пустынно, они по непреложному закону подлости зажигали свой красный глаз как раз тогда, как трудяге-«опелю» требовалось пересечь очередной перекресток. И хочешь не хочешь, а приходилось стоять, нервно барабаня пальцами по рулевому колесу и стараясь не мучить без толку педаль газа. В любом случае объяснение с бдительными «гибэбэдешниками» отняло бы больше времени, и рассудительный майор, даже имея в кармане более чем могутные «корочки», рисковать не собирался. Хотя очень хотелось.

И надо же: следуя все тем же законам подлости, сформулировать которые попытался лишь американец Мерфи [21], трехглазые поганцы приветливо замигали желтым, когда до цели оставалось всего ничего – пару кварталов. Так что к искомому подъезду стандартной брежневской «свечки» моторизованный сыщик поспел почти одновременно с пешим. Даже позже на пару минут. Чем в очередной раз и подтвердил постулат, гласящий о том, что в Москве скорость перемещения и количество лошадиных сил находятся далеко не в прямой зависимости, а в такой кривой, которую не описать никакими уравнениями, разве что сплошь состоящими из известных всем с детских лет псевдоматематических символов.

Долговязую нескладную фигуру, маячившую под фонарем, он приметил издали…

Если до сих пор ожидание было для Ирины тягостным, то сейчас оно стало просто невыносимым. Она с трудом сдерживала себя, чтобы не бросать ежесекундно взгляд на настенные часы, стрелки которых, казалось, навечно прикипели к одним и тем же цифрам. А наручные вообще от соблазна спрятала в шкаф. Терпеть бездействие более не представлялось возможным, и женщина, чтобы занять себя хоть чем-то, открыла конверт с принесенной Владиком рукописью, так ею и не заклеенный (чем черт не шутит: вдруг на почте потребуют продемонстрировать содержимое – по нынешним смутным временам предосторожность вовсе не лишняя).

Все существо интеллигентной женщины протестовало против того, чтобы читать чужие письма, но, во-первых, исписанные старческим почерком листы письмом не были (в широком смысле этого слова), а во-вторых… Черт побери! Она же не чужая Владику!