И. Хо - 666. Рождение зверя

Когда он был маленьким, не было цифровых фотокамер, не было киосков фирмы Kodak, куда можно сдать пленку и получить на руки отпечатанные снимки в любом формате. Советские люди проявляли и печатали фотографии сами. Поэтому в каждом доме, где был фотоаппарат, была и своя кустарная фотолаборатория. Проявочный бачок, фотоувеличитель с объективом, кадрирующая рамка, ванночки, щипцы, химреактивы – проявитель и фиксаж. Ну и самое главное, конечно, – красная лампа. У Потемкиных был аппарат производства харьковского завода им. Феликса Эдмундовича Дзержинского. Когда накапливались отснятые ФЭД-5 пленки, папа устраивал колдовской сеанс. Они с Кириллом запирались в ванной, а мама закладывала снаружи щель под дверью тряпками, чтобы никакой лучик дневного света не мог помешать таинству. При свете красной лампы процесс появления образов на листах фотобумаги казался абсолютно нереальным, мистическим. Они даже говорили друг с другом шепотом, наводя объектив на планшет, полоская фотобумагу в ванночках и развешивая результаты своего творчества на веревках с помощью бельевых прищепок.

Сейчас Потемкин видел схожие образы и испытывал схожие ощущения. Все сумрачное пространство вокруг него было наполнено густым кровавым светом. Он исходил от красного солнца, поднимающегося в черной пустоте над изломанной линией горизонта. Его свет поглощал всю остальную палитру, поэтому мир вокруг был красно-черным. Никаких знакомых зданий вокруг не было – ни Минобороны, ни ресторана «Прага», ни «книжек» Нового Арбата. Эти архитектурные достопримечательности центра столицы угадывались – правда, в виде воспоминаний. Пейзаж вокруг напоминал архивные панорамы Хиросимы после ядерной бомбардировки – снесенные до основания дома, обгоревшие остовы машин, куски арматуры, обуглившиеся останки индустриальной цивилизации. Ветер нес пепел, смешанный с обрывками бумаги. Где-то вдалеке на холме виднелись руины Кремля. Кирилл бесцельно побрел туда. Причем он одновременно как бы смотрел на себя, идущего, со стороны. От этого бессмысленность происходящего становилась еще очевиднее. Заметив валяющийся в груде мусора велосипед, Потемкин подумал, что, наверное, быстрее будет ехать на нем, но, подойдя ближе, обнаружил, что тот не пригоден для передвижения, – одно колесо согнуто «восьмеркой», цепи нет. Пройдя несколько сотен метров по тому, что раньше было Воздвиженкой, он увидел у развалин Библиотеки имени Ленина покосившийся каркас троллейбусной остановки и бородатого человека в очках с толстыми линзами, сидевшего на скамейке. Сделав несколько шагов, Потемкин понял, что этот человек – его отец. Он почему-то совсем не удивился встрече. Кирилла удивило лишь то, что отец отрастил бороду, – он никогда не видел его с бородой или усами. Это была длинная завитая бородка, как у древнеегипетских фараонов. «А так даже как-то благороднее», – подумал Потемкин.

– Папа, что ты здесь делаешь? – прошептал Кирилл. – Пойдем домой.

– Мы уже почти дома, сынок, – вполголоса ответил Хан Николаевич. – Сейчас придет троллейбус, и мы поедем к маме. Она нас уже давно ждет.

– Троллейбус? Какой троллейбус, папа? Здесь нет никакого троллейбуса! Это сон, иллюзия!

– Не кипятись, Кира. Это наш мир, и мы в нем живем. А иллюзия – это как раз то, что ты привык считать реальным миром.

Кирилл хотел возразить, но раздался шум, и из руин выехал троллейбус с тонированными черными стеклами. Его металлические поверхности были покрыты толстым слоем сажи. Какая неведомая сила двигала этим чудом техники, было неясно, потому что над троллейбусом не было проводов, а его рога уныло болтались в разные стороны.

– Нам надо торопиться, – сказал Хан Николаевич и посмотрел куда-то вверх.

Оттуда послышался шелест и треск, будто приближалась огромная стая. Впервые, смотря в небеса, Кирилл почувствовал, как из этой бездны веет ужасом. В этот момент подъехал троллейбус.

– Пойдем, Кира! Быстрее! – крикнул отец.

Треск нарастал и переходил в грохот. Все пространство над ними заполнили летящие на огромной скорости боевые вертолеты. Они явно нацеливались на них, стоящих посреди выжженной пустыни.

– По виду своему саранча была подобна коням, приготовленным на войну, и на головах у ней как бы венцы, похожие на золотые, лица же ее – как лица человеческие, – произнес Кирилл. – И волосы у ней – как волосы у женщин, а зубы у ней были, как у львов. На ней были брони, как бы брони железные, а шум от крыльев ее – как стук от колесниц, когда множество коней бежит на войну. У ней были хвосты, как у скорпионов, и в хвостах ее были жала.

Он вдруг вспомнил, что во время кошмара, чтобы проснуться, надо ущипнуть себя за руку. Потемкин попытался сделать это и вдруг осознал, что ему не за что щипать. Подняв конечность, Кирилл увидел, что на ней нет ни кожи, ни мяса – одни лишь обглоданные кости, которые двигались, повинуясь его воле. Ничего более страшного в своей жизни он до сих пор не испытывал. От безысходности из его горла, которого, видимо, тоже не было, вырвался истошный вой. Троллейбус зашипел, и двери его открылись. Оттуда хлынул пронзительный, ослепительный свет. Потемкин сначала зажмурился, потом резко открыл глаза – точно так, как он делал в детстве, когда вместе с папой выходил из ванной на свет божий после нескольких часов проявки фотографий.

Потемкин сидел на постели в своей спальне, весь мокрый, и тяжело дышал, будто только что еле вынырнул после погружения на глубину без акваланга. Кошмар все еще стоял у него перед глазами.

– Бывает же, а ведь как на самом деле. – Кирилл покрутил головой, привыкая к реальности.

Со стен на него смотрели страшные и смешные монгольские маски, которые дедушка привозил из своих экспедиций. Это были родные стены трехкомнатной квартиры на тринадцатом этаже брежневской многоэтажки-подковы в Ясеневе. Кирилл вернулся в нее совсем недавно, спустя двадцать лет после того, как ушел, совсем как блудный сын из евангельской притчи. С той лишь разницей, что ему не в чем было каяться перед своим отцом, а отец не мог сказать рабам своим: «Принесите лучшую одежду, и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться! ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся». К моменту возвращения Кирилла отца уже не стало. Это после его гибели Потемкин, потрясенный всеми обстоятельствами случившегося, сдал за очень приличные деньги внаем нажитые непосильным трудом апартаменты на Знаменке и переехал в опустевшую родительскую квартиру. С точки зрения экологии жизнь в Ясеневе, самом чистом районе Москвы, имела несомненные преимущества по сравнению с загазованным центром. Минус заключался в главной беде первопрестольной – пробках. Однако Потемкин был сам себе хозяин, и у него не было необходимости отмечаться на проходной в 9.00 – это удел офисного планктона. Вот и сейчас на часах было уже полдесятого.