Шамиль Идиатуллин - СССР™

Долгожданный звонок раздался, когда Кузнецов как раз и почал добавку. Вгрызся он так глубоко, что первые ответы мычал и прокашливал, пока Даша не догадалась подсунуть ему свою чашку.

Запив, Кузнецов сумел – явно для гостей высокого кабинета – организовать повтор ударных реплик собеседника, очевидно Бравина. Громкую связь в управлении включать почему-то не было принято. Но и без этого было понятно, что новостей нет, во всяком случае хороших или хотя бы ощутимых. Никто Алика не видел и ни с кем Алик планами исчезнуть не делился. Опрос друзей и знакомых Камалова, охраны и сотрудников предприятий и строек, работников и посетителей ночных заведений, а также осмотр окрестностей, в первую очередь привлекательных для потенциальных самоубийц («К какому суициду, вы чего несете?» – воскликнул Кузнецов, а Даша съежилась), результатов не дал.

Теперь основной поиск перемещался на загородные территории и постепенно проникал в смежные регионы – тихий опрос служб безопасности партнерских предприятий уже начался. Потому что девяносто из ста: Камалова в Союзе уже нет.

– Это откуда такая уверенность? – осведомился Кузнецов. – Ну да, да, я понял, ну почти уверенность? Ну. Ну. Где?! А, не Алика. Ну и что?.. Какую? С чем? С какой коробкой? И что?.. Игорь, вы в уме вообще? Ладно, ладно, прости. Всё. Не мешаю. Удачи. Игорь, очень жду новостей. Мы все тут очень ждем. До связи.

Кузнецов положил трубку и объяснил, не отрывая от нее недоуменного взгляда:

– Они будут искать за городом, потому что на втором томском кэмэ нашли какую-то левую «двойку» и у нее в багажнике штатный лоток из «единички».

– Какой лоток? – одновременно спросили Баранов и Даша, которую бросили в мороз вскинувшиеся на слове «багажник» фантазии.

– Ну, из-под сиденья – для перчаток, карт, тряпок там, все такое. Выдвигается который. Какие-то они из этого лотка аф-фигительные выводы сделали, вечно в кожаных перчатках, чтоб не делать отпечатков. Х-херней занимаются, Шерлоки Холмсы, – с чувством сказал Кузнецов.

Даше страшно хотелось обсудить с ребятами лоток, который, оказывается, может дать какие-то версии следствию, но от слова «следствие» мелко затрясся подбородок и сами собой принялись раздуваться и множиться собственные идеи по поводу того, что лоток был не пустой и какое именно его содержимое так уверенно отправило Бравина из города.

Поэтому Даша почти обрадовалась, когда обсуждать пришлось другой вопрос, кстати заданный Барановым: а когда, кому и что говорить.

По Союзу решили официальных сообщений не делать. Слухи, конечно, пошли и будут плодиться. Но более-менее здравомыслящие люди свяжут их с отпуском Камалова, о котором было объявлено вчера. Бравинские ребята не слишком болтливы да и при деле пока, им не до разогрева сенсаций. А союзовцы, попавшие под дознание, могут, как и остальные, полагаться только на фантазию, так что ими как отдельным угрожающим классом можно пренебречь.

Очень не хотелось говорить Рычеву. Но он сам позвонил – с какими-то уточнениями к Дашиному проекту. И Кузнецов все рассказал. Из его отчета Даша поняла, что Рычев в курсе причин и обстоятельств отставки Алика, – и ей такая расторопность Кузнецова, успевшего, значит, доложить, не очень понравилась. Подумав, Даша решила, что, может, это и правильно – начальство должно знать все, к тому же честь и хвала начальству, так пылко относящемуся к судьбе списанного, в общем-то, кадра. Кузнецову стоило больших трудов отговорить Рычева от того, чтобы немедленно поднять красноярские, тюменские и томские отряды МЧС, ФСБ, спецназа и кого только не. Почему – Даша так толком и не поняла. Ей тоже хотелось поднять всех и немедленно.

Очень не хотелось объясняться с Камаловой, Биляловой то есть. Была надежда, что и не придется, – вроде бы Союз она покинула если не навсегда, то надолго. Но Кузнецов, помаявшись, позвонил – и снова по не совсем ясным основаниям. С Эльмирой Сергей Владимирович был менее прямолинеен, но тоже, на взгляд Даши, сказал слишком много лишнего (впрочем, сама Дашка и не того бы наговорила) и, естественно, не стал удерживать от срочного приезда в Союз.

Завершив разговор, он внимательно посмотрел на Дашу и сказал:

– Даш, займись, пожалуйста.

– Чем?

– Встречей Камаловой, Биляловой – в общем, Эльмиры. Фиг она сама маршрут освоит. То есть до Колпашево доберется, а дальше надо уже помогать.

– Ничего, – холодно сказала Даша, – туда смогла и обратно тоже справится.

– Свиридова, – укоризненно начал Баранов, но тут снова грянул зеленый телефон.

На сей раз беседа была почти односторонней – Кузнецов напряженно слушал, время от времени говоря «да» и «понял». Не прощаясь, швырнул трубку, торопливо подошел к шкафу и принялся быстро надевать выходную униформу.

– Сергей Владимирович, что случилось? – очень спокойно спросил Баранов.

– Машину вроде нашли, – обхлопывая карманы, сказал Кузнецов после паузы.

– Какую? – вскинулась Даша. – Алика?

Кузнецов кивнул, потом решил все-таки уточнить:

– Ну, другие «единички» у нас вроде не пропадали, так что, видимо...

– Ну, слава богу, – сказала Даша, откидываясь на спинку кресла.

Сергей странно посмотрел на нее, потом на Баранова.

Баранов вскочил и, пробормотав что-то, выскочил из кабинета.

– Что? – напряженно спросила Даша.

– Даш, давай потом. Я своими глазами гляну, вернусь, сейчас-то что.

– Сергей Владимирович, где машина и что с ней?

Кузнецов, выпятив челюсть, шагнул к вставшей и тут же севшей на самый краешек кресла Даше, остановился, потоптался на месте и с усилием сказал:

– Свиридова, пожалуйста, не нагнетай. Подожди полтора часа, можешь здесь, а лучше домой езжай. Сегодня уже ничего не сделаем, толку от нас чуть, а завтра, по ходу, тяжелый день будет. Я с места позвоню.

Он уже открывал дверь, когда Даша, не выдержав, произнесла:

– Сергей Владимирович.

Кузнецов что-то в этой фразе услышал. Он прикрыл дверь, но ручку не отпустил и сказал, глядя в пол:

– «Единичку» Бравин нашел, там овраг такой на сороковом километре томского зимника – ну, старый дубль Белоюртовской трассы. Машина в овраге. Сгоревшая. И три трупа внутри. Тоже сгоревшие, как это самое. Кто такие и есть ли там... Короче, ничего пока не ясно. И ты молчи, пожалуйста, – никому до утра. Я позвоню.

Кузнецов вышел.

Даша, выкатив глаза, несколько секунд смотрела в прикрывшуюся дверь, медленно поднесла руку ко рту, опустила веки и неуклюже соскользнула с кресла на пол.

Я лежал в тесной могиле лицом вниз, без гроба, без савана и не в нише – в беспросветной яме, забросанной землей и легко, без злобы утоптанной могильщиками. Полагалось мерзнуть, потому что зима и вообще вечная мерзлота рядышком, два перегона вверх по карте, но на самом деле было тепло и почти уютно, вот только очень тоскливо. Лежать, ничего не чувствуя, – даже личного разложения. До превращения в кучу перегноя – и дальше, в лучшем случае в траву или просто слой инородной глины. И ничего не знать: что с Союзом, как зашли в народ «кипчаки» с «союзниками», сработала ли Дашкина газовая идея, вернулась ли Элька и кто у меня родился – пацан или девчонка, она обещала сказать на свадьбу, но свадьбы не было, ничего не было и не будет. С другой стороны, отчего ж не знать – гниет-то тело, а моя бессмертная душа, которую я вроде не успел обременить грехами, должна наслаждаться всевозможными удовольствиями, в том числе радостью всезнания. Так почему она подергивается в заваленном землей теле? Или как раз сейчас покидает туловище, тепло клубясь у лица? И когда я вообще успел коньки бросить?