Дмитрий Глуховский - Рассказы о Родине

Вверх поднимались медленно, с остановками.

Дышали по очереди.

Гид так и не всплыл.

— Герой. Назовем в его честь улицу? — спросил второй.

— Давай лучше авианосец, — предложил первый.

— Тогда уж подводную лодку, — возразил второй. — Нет, я серьезно, авианосцы все расписаны на двадцать лет вперед, там очередь как на канонизацию.

Помолчали.

— А я ведь думал, мне все, конец. Ты когда меня за ногу схватил, — признался второй.

— Ты всерьез, что ли? — засмеялся первый. — Да сдалось мне это все! Сам разгребай!

— А знаешь, — второй хитро улыбнулся. — Мы пока поднимались, я слоган придумал. Со смыслом. «Второе дыхание».

— Под такое проголосуют, — оценил первый. — Точно проголосуют.

— Ну, проголосуют-то в любом случае, — сказал второй. — Но просто хочется, чтобы красиво было.

И хотя впереди еще было немало формальностей, именно в этот исторический момент второй снова стал первым, а первый — вторым.

— Ты это… Если что, потом опять поменяемся, — ободряюще подмигнул первый.

Взял в руки рацию и передал на яхту:

— Готовимся к отплытию. Каникулы закончены. Возвращаюсь.

Иван Николаевич Антонов мечтал когда-нибудь побывать в Париже.

Антонов очень любил Францию.

Русскому человеку вообще свойственно любить Францию, это он еще у советского человека унаследовал. Проведи сейчас на улице опрос — по какой из европейских стран надлежит немедленно нанести ядерный удар — Франция, наверное, единственная уцелеет. К Франции ни у кого нет претензий. Как-то простил ей русский человек Наполеона, хотя вот шведам рассчитывать на пощаду не стоит: кто-нибудь да припомнит куда более раннюю русско-шведскую войну. Осадочек остался.

Дело, наверное, в том, что Франция во все времена была для русского человека совершенной утопией, волшебной страной, где все не так, как на родине. Где изысканно и вежливо. Где соблазнительно и страстно. Где стильно и вкусно. Где свободно. И Джо Дассен.

С того момента, как у Ивана Николаевича появился собственный рабочий кабинет, над креслом прочно обосновались две фотографии: Бельмондо с револьвером и Эйфелева башня весною в довольно непохабном для Владивостока черно-белом исполнении.

И потом эти две фотографии в золоченых рамках мигрировали вместе за своим хозяином из кабинета в кабинет, из офиса над сауной — в офис в загородной крепости, оттуда — в офис в стеклянном бизнес-центре на территории порта, а оттуда уже — в офис в новом здании администрации губернатора Приморья. Там у них появился новый сосед — фотопортрет Президента. Но Президента Иван Николаевич так повесил, по долгу службы, а вот Бельмондо — по велению сердца.

Ивана Николаевича, понятное дело, так звали не всегда. Не всегда он ездил на службу в дорогом костюме в благородную полоску на бронированном «Cитроене C6», не всегда за руку здоровался с министрами, не всегда летал в Москву первым классом. Когда-то и он был маленьким мальчиком, и его звали просто Ваней, а то и как-нибудь похуже.

Потом он занялся спортом и завел новые знакомства, и его стали звать Бешеный, а те, кто раньше его нехорошо обзывал, быстро прикусили языки. Потом по совокупности заслуг его направили отбывать десятилетний срок на зону строгого режима. Там Бешеный прошел некоторую школу жизни, был несколько раз тяжело ранен, научился уважать авторитеты, мыслить стратегически, и сменил прозвище с Бешеного на Бельмондо.

На французского актера времен фильма «Au bout de souffle» Бешеный был немного похож внешне. Человеку, который впервые указал Бешеному на сходство, он на всякий случай сломал ключицу, но потом, поняв, что «Бельмондо» — всего лишь фамилия, извинился. И с новым своим именем так сросся, что почти забыл скоро, как его звали раньше.

Там же, под Читой, пришло и увлечение всем французским — Джо Дассеном, Эммануэлью, Елисейскими полями и даже немного языком — по ночам, в тайне от товарищей, которые могли бы счесть последнее признаком не рафинированности, но слабости и определить Бельмондо в «пидарасы».

Франция стала для Бельмондо эталоном свободы — физической и метафизической. Он полюбил ее как символ. Как образ. Как мечту.

Когда Бельмондо освободился, он решил формально завязать с преступным прошлым, поэтому пошел в рыбный бизнес. Но деловую хватку сохранил с прежних времен, и когда кто-то из бывших знакомых приходил к нему и называл его по старой памяти Бешеным, то такого знакомого ассистенты Бельмондо потом отвозили на безбрежную владивостокскую свалку «Горностай», аккуратно расфасованным по целлофановым пакетам.

Годы шли. Сфера интересов Бельмондо расширялась, включая в себя и импорт праворульных машин из Японии, и экспорт леса. Настал момент, и ему, одному из самых авторитетных предпринимателей в Приморье, предложили задействовать свой авторитет на государственной службе, вступить в партию и сделаться губернаторским замом. Тут-то Бельмондо и стал снова Иваном Николаевичем — как по паспорту, как в далеком и невинном детстве, словно пройдя обряд очищения, сбросив, точно кобра старую кожу, прозвища и погоняла… Тот же обряд прошло и личное дело Ивана Николаевича в краевой прокуратуре, и в местном УВД. Только ФСБ помнило весь непростой жизненный путь Ивана Николаевича, но на то оно ведь и ФСБ, чтобы все обо всех помнить, и в некоторых случаях напоминать.

Став государевым человеком, Иван Николаевич внешне совершенно переменился, отрекся от своего бурного прошлого и другим наказал о нем забыть, а если кто ему слишком навязчиво напоминал о былом, то такого человека секретари Ивана Николаевича отвозили на легендарную уже владивостокскую свалку «Горностай», аккуратно расфасованным по брендированным пакетам из принадлежавшего Ивану Николаевичу супермаркета.

В одном лишь Иван Николаевич себе не изменил — в своей франкофилии. И даже женился он по старой любви — на рядовой проститутке, которая догадалась в качестве творческого псевдонима взять себе ностальгическое «Эммануэль», выделяясь на фоне прочих Снежан, Анжел и Кристин. Это потом уже, решившись на свадьбу, Иван Николаевич оформил невесте победу в конкурсе «Мисс Приморье» — просто чтобы не выглядеть лохом в глазах истэблишмента.

И портрет вечно молодого Жан-Поля Бельмондо все также висел в его кабинете, означая решимость Ивана Николаевича в душе остаться верным романтическим идеалам своей юности. Ведь свобода, на которой он оказался после отсидки, не была той абсолютной неземною свободой, что царила во Франции.

Своей музе Иван Николаевич служил как мог. Отпустил грехи непослушному киллеру, который сбежал от Антонова в Иностранный легион, вернул его домой и трижды в неделю занимался с ним ломаным французским и рукопашным боем. Все альбомы Джо Дассена Иван Николаевич собрал на виниле, а Мирей Матье даже дважды пела у него в сауне по случаю юбилеев.