Юрий Никитин - Сингомэйкеры

— Евгений, — проговорил Глеб Модестович мягко, — вы хороший человек. Очень хороший. К сожалению, пока еще в цепких лапах политкорректности… но это у вас пройдет быстро. Мы уже видим по ряду признаков, что процесс начался, скоро вы стряхнете остатки этой дури, которую господин Макгрегор не позволяет именовать дурью… по известным причинам.

Цибульский ехидно улыбнулся, Жуков хохотнул, сам Глеб Модестович недовольно поморщился. Меня обдало холодком, я вдруг сообразил по какому-то наитию, что политкорректность — дело рук именно этого сухого и педантичного человека, который некогда придумал… на самом деле не так уж давно, этот способ сгладить противоречия в обществе. И теперь Цибульский несколько ревниво смотрит, как созданный им инструмент быстро устаревает за ненадобностью, а на смену приходят другие.

В том числе и те, которые придумал и внедрил я.

— И что потом? — спросил я робко. — Если уж процесс начался? Разве не нужны нам более квалифицированные специалисты?

Глеб Модестович кивнул:

— Нужны.

— Их можно получить, — сказал я с жаром, — не прибегая к дополнительным вливаниям средств! Не строя новых университетов, не делая чего-то особого!.. Мы можем разработать особую программу… надо только продумать хорошо. Мы сумеем убедить гораздо больший процент учиться хорошо!

Я говорил сумбурно, скомканно, даже сам уловил, что надо убеждать людей, а не процент, но языковые огрехи — ерунда, главное, чтобы ухватили суть. И разрешили этим заняться, потому что на разработку новой идеи — как заставить учиться намного охотнее — потребуется немало времени. Даже не знаю сколько.

Они переглядывались, я снова уловил странное смущение, витавшее в кабинете. И все более усиливающееся. Глеб Модестович отводил глаза, Цибульский смотрел на меня со странной застывшей улыбкой, только Жуков поерзал и проговорил с отчетливо прозвучавшей виноватой ноткой:

— Евгений, уверяю вас, все продумано. Вам не случайно… э-э… дали понять, что это мы уже проходили.

— Но, может быть, — возразил я, — не нашли решения?

Он покачал головой.

— За пять лет нашли бы. Дело в другом…

— В чем?

Вопрос сорвался с языка прежде, чем я его прикусил, неприлично вот так требовать ответа. По губам Глеба Модестовича пробежала одобрительная улыбка, мол, давай, Цибульский, выкручивайся, а тот развел руками.

— Евгений, пока прошу только поверить. Вы поднимаетесь по ступенькам служебной лестницы так быстро, что я не сомневаюсь…

Он сделал паузу, глядя мне в глаза строго и значительно, а Жуков, менее склонный к драматургии, досказал простым языком улицы:

— Скоро, Евгений, все узнаете. Просто не сорвитесь раньше.

Я вышел из кабинета Глеба Модестовича на подгибающихся ногах. В лицо пахнуло свежестью из распахнутого окна, я подставил лицо ветерку и ощутил, что капельки влаги на лбу превращаются в пар.

Ни фига себе, поворот. Ожидал всего: непонимания, недостатка средств на такую титаническую программу, невозможности выделить на разработку множество людей, — ко всему был готов и запасся контраргументами, но вот такого, мол, то, что вы сейчас рассматриваете, дорогой Женечка, мы уже давно прожевали и выкакали… нет, этого не предусмотрел.

С какими покровительственными усмешками рассматривали меня свысока! Мол, мы все это давно прошли, а вот оно только-только вышло на эту тропку, зеленое, как молодой лягушонок, таращит глаза в удивлении и спешит сообщить о своих открытиях.

Черт, опозорился так, что спина горит, будто отхлестали плетью. Уже начал гордиться, что вот я какая круть, судьбами народов кручу-верчу, а на самом деле — нуб из нубов. Со мной даже не разговаривают всерьез. Только что по головке не погладили! Но сказали ясно: иди, мальчик, играйся в своей песочнице. Вот когда подрастешь…

Страх накатил внезапно, я зябко передернул плечами, еще не понимая, в чем дело, потом сообразил, что только на мгновение допустил мысль о настоящем могуществе этих людей, и уже это обрушило весь Ледовитый океан на голову. Уже сейчас я меняю взгляды, устои и даже стремления как отдельных слоев общества, так и целых народов. А кто там… на вершине?

В коридоре меня нагнали двое из новеньких сотрудников, Чернов и Уваров, я слышал топот, но оборачиваться не стал, а Чернов забежал вперед и сказал просяще:

— Евгений Валентинович, нам спущен план снизить напряженность среди молодежных групп Москвы на три процента, а мы набрали только два с половиной!

— И что? — огрызнулся я, еще чувствуя унижение от разговора с более продвинутыми, чем я, товарищами по организации.

Уваров молчал и смотрел на меня с надеждой, а Чернов сказал заискивающе:

— Говорят, вы просто гений по молниеносному придумыванию вариантов!

— Ну да, — сказал я саркастически, — только эти варианты чаще бьют меня по морде…

— Ну, а сейчас ударят нас, — сказал он с готовностью.

Я пожал плечами.

— Ладно, попробуйте пропихнуть законопроект насчет снижения возрастного ценза для голосования.

Чернов удивился:

— Куда уж снижать, если сейчас шестнадцатилетние сопляки уже решают, кому быть президентом?

— А что шестнадцатилетние? Сейчас и двадцатилетние такие же… ну, пусть не круглые идиоты, но пока еще у них нет мудрости и опыта, чтобы понимать, что для страны лучше, а что хуже.

— Так зачем же?

— Тинейджеры полагают, — объяснил я, — что все уже знают и что судить могут обо всем. Мол, ума и мудрости уже хватает. Не будем спорить, подтвердим! Зато у них накал политических страстей снизится… дай-ка подсчитаю… ага, на целых два с половиной процента!

Чернов спросил с недоверием и надеждой:

— Так много?

— Проверь, — предложил я.

Он покачал головой.

— Нет-нет, верю. Говорят, ваша интуиция точнее любых расчетов. Что ж, иногда и полпроцента спасают от социального взрыва, а два с половиной… гм…

А Уваров сказал осторожно:

— Возрастной ценз и так весьма низок, вы абсолютно правы. Не вызовет ли это негативную реакцию в обществе? Будет похоже на карикатуру, если на избирательные участки придут четырнадцатилетние молокососы.

Они смотрели все-таки с надеждой, как на спасителя.

— Во-первых, — объяснил я, — как я уже сказал, сами молокососы уверены, что могут даже править страной, а не только правильно выбирать президента. Во-вторых, я заготовил доводы о все более раннем созревании европейцев. Даже в школу идут не с семи-восьми лет, как раньше, а уже с пяти. Трахаться начинают тоже не с восемнадцати, а уже в средних классах школы, а самое главное… это в-третьих, что всем такие вопросы по фигу, мир сейчас сходит с ума: до чемпионата мира по футболу всего-навсего полтора месяца! Все страсти кипят только из-за футбола. Сейчас можно в любой стране провести любой закон. Вообще приходи и бери всех голыми руками…