Юрий Никитин - Сингомэйкеры

— А в чем? — спросил въедливый Штейн.

Макгегор посмотрел на него сверху вниз, как на мелкого жука непонятной породы.

— А в том, что наконец-то сумели убедить и себя, что ни перед кем не виноваты: дороги открыты перед всеми. Еще мы сумели убедить простолюдинов, что там внизу им и место.

— Сумели ли… — пробормотал Гадес.

— Сумели, сумели! — сказал Макгрегор. Он поднял бокал, шампанское словно кипит, пузырьки подпрыгивают и красиво взрываются в воздухе. — Вспомните книги, фильмы и прочее — о славном трудовом народе! Да не берите Россию, а то начнется, возьмите Америку, Францию, Германию… да всю Европу. Везде романы были о простом человеке, о человеке труда, будь это романы «Гроздья гнева», «Американская трагедия» или что еще. Тем, кто писал о рабочем классе, — Нобелевские премии давали наперебой, это ж было о Главном! А потом чувство вины перед простым и чересчур простым человеком утихло. Даже самые гиперчувствительные убедились, что быдло на дне не потому, что его там держат злые и могущественные лорды, а потому, что быдлу там нравится. Конечно, быдло хотело бы стать богатым и получить докторские степени, но быдло не хочет для этого ни учиться, ни работать. А так как без труда не получается, то хрен с ним, с богатством: в могилу его не заберешь, как и прочие утешительные поговорки, что ставят быдло в собственных глазах выше олигархов, ученых и даже президента.

Макгрегор подумал, кивнул:

— Да, в точку. Сейчас, на какой канал ни переключу жвачник, там либо о президентах, либо о поп-звездах, либо о футболистах или теннисистах, что зарабатывают за сезон десятки миллионов долларов… Еще свадьбы королей и герцогинь всяких показывают обязательно. И никакого тебе трудового народа на первом плане!

— Разве что, — вставил Штейн ехидно, — если он выходит на улицы и поджигает автомобили. Но тогда это быдло всякий раз очень политкорректно разгоняет полиция. Главное то, что быдло уже без протеста воспринимает, что вся пресса говорит не о нем, величая Великим Рабочим Классом, а как раз о тех, кого принято было презирать и ненавидеть.

Кронберг улыбнулся мне и кивнул на бокалы.

— Берите, Юджин. Вы слишком почтительны. Хотя, конечно, почтительность редко бывает слишком. На слишком еще никто не жаловался, так что вы правы… Рабочий день давно кончился. Мы все заслужили по глотку шампанского. Весь простой народ, который кое-кто тут так неуважительно именует быдлом… Штейн, дорогой, я же не сказал, что ты не прав!.. Успокойся. Так вот весь простой народ уже давно нажрался и сидит с ящиком пива перед жвачником, сегодня трансляция матча с чемпионата футбола, а мы все пашем и пашем, морды и жопы в мыле.

Макгрегор буркнул:

— Потому простой народ и доволен своей жизнью. Он с пивком смотрит футбол, а мы пашем на его благосостояние… как он думает.

— А разве не так? — спросил Штейн ехидно. — Когда еще так заботились о простом народе?

Кронберг ухмыльнулся.

— В той же мере, как заботился, судя по работам Юджина, рабовладелец, а затем и феодал. Только феодал почему-то думал, что преследует сугубо свои личные цели.

Он поднял бокал над столом, но не провозгласил тост, а спросил меня в упор:

— Юджин, у вас есть какие-то непонятки по поводу нашей организации?

Наши бокалы с тихим мелодичным звоном сомкнулись над серединой стола. Масса серебряных пузырьков все еще стремительно рвется через кипящее жидкое золото, один вид такого зрелища настраивает на счастливое созерцание великолепия.

Все поднесли бокалы к губам, я осторожно держал его в руке, вопрос задан в лоб, неспроста задан, я ответил с почтительной осторожностью:

— У меня все еще эволюционирует представление о ней. От чисто благотворительной…

Кронберг прервал с улыбкой:

— Признайтесь, презирали тогда?

— Нет, — ответил я с той же осторожностью, все время понимая, с кем разговариваю, — просто уважал… недостаточно.

Макгрегор хохотнул.

— Уважал недостаточно! Красивый ответ. Емкий.

— Вывернулся, — ухмыльнулся и Штейн. — Значит, от чисто благотворительной… к чему?

— К активно вмешивающейся в жизнь человечества, — ответил я честно, здесь надо отвечать честно, любую фальшь заметят сразу. — Это мне нравится больше.

Они сидели в свободных позах, хозяева организации и, как теперь с холодом прозрения понимаю, практически всего-всего на свете, Штейн вообще чуть не лег, сдвинувшись по наклонной спинке вниз и забросив на подлокотники руки, Макгрегор же вопреки этикету поставил локти на стол и, чуть наклонившись вперед, смотрит на меня, как угледобывающий комбайн на жирный пласт.

— Юджин, — сказал он размеренно, — мы та организация, что все века и даже тысячелетия тянула человечество по дороге прогресса. Вернее, организации. Увы, мир бывал разделен слишком уж, но когда после опустошительных войн контакты возобновлялись, мы с изумлением и радостью видели, что даже на землях нашего самого лютого противника идет та же тайная работа, что и у нас: по вытаскиванию человечества из грязи. Мы поспешно налаживали контакты и… старались их не терять, когда короли, императоры, папы, цари, князья, шахи и султаны затевали новые войны.

Кронберг дотянулся до бутылки, я молча смотрел, как он наполнил бокалы жидким солнцем, от которого не будет головной боли и усталости в теле.

— Прозит, — сказал он, подняв бокал на уровень глаз. — Макгрегор забыл добавить, что мы всегда старались гасить любые войны. Хоть и говорят, что война — двигатель прогресса, но мы всегда понимали, что могли бы заставить человечество трудиться больше и без жестоких кровопролитий, после которых сперва приходилось отстраивать города и заново распахивать заросшие бурьяном поля, а уже потом только думать о восстановлении университетов! Наука все-таки — удел богатых стран. Стабильных. Когда говорят пушки, молчат не только музы.

— У науки тоже есть муза, — лениво проговорил Штейн. — Правда, она тоже молчит, увы.

— Словом, — напомнил Кронберг мягко, — если бы не наша организация, которой несколько веков, войн было бы намного больше. И человечество, скорее всего, ездило бы еще на телегах.

— Если бы вообще уцелело, — буркнул Макгрегор.

— Если бы вообще уцелело, — согласился Кронберг. — Мы старались отслеживать изобретения, что послужат в первую очередь опустошительным войнам, и… закрывали их.

— Как? — спросил я.

Они переглянулись, по губам Кронберга пробежала улыбка, а Макгрегор, напротив, слегка потемнел лицом, уронил взгляд. Мне даже показалось, что его рука с бокалом шампанского задрожала. Во всяком случае, он поспешно опустил фужер на стол.

— По-разному, — ответил Кронберг жестко. — Иногда достаточно было подкинуть такому гению золотишка, чтобы тот тут же в загул. А там бабы, драки… словом, быстро забывает, что гений, а не просто мужик с хорошо подвешенным пенисом, у которого появились деньги. Других приглашали ко двору, давали пышные одежды, титулы, пустяковую, но занимающую время работу. Или те должны были присутствовать при всех ежедневных церемониях, что вообще-то считалось великой привилегией, за такое боролись. Лишь единицы оказывались неподкупными фанатиками…