Ник Перумов - Александровскiе кадеты. Том 1 [litres с оптимизированными иллюстрациями]

– Да какую такую силу?! Скажите ещё, что колдовство существует! Или нечисть, как в «Упыре» у господина Толстого!

– И скажу!

– Понятно. – Петя вдруг сделался очень вежливым, и Лиза аж покраснела. – А вот интересно, эта ваша нечисть или гадательная сила, она себя являет, только когда «колдуну» выгодно? Или же её можно как-нибудь понаблюдать, измерить или там на фотографический аппарат запечатлеть?..

Лиза заколебалась.

– М-можно, н-наверное…

– Прекрасно! – обрадовался Петя, и Фёдору враз стало жалко Лизавету. Ниткин, конечно, друг и всё такое, но чего ж он девчонку-то так? Не по-кадетски это! – Вот если б можно было, тогда бы мы с вами, мадемуазель, и не спорили бы! Взять хоть какую загадочную историю и доказать, что поистине имеет место сверхъестественное явление, а не ловкость рук или там преступный умысел, или ошибка какая. Только никто почему-то до сей поры ничего не доказал!..

Лиза сидела, обиженно надувшись, однако в зелёных глазах её мелькали, как сказала бы нянюшка, «чёртики».

– Очень хорошо, monsieur Ниткин! – сказала она вдруг громко. – Принимаю ваш вызов.

– Это как? – искренне изумился Петя.

– Возьму загадочный случай и докажу! С помощью вашей любимой науки и докажу, что силы незримые среди нас присутствуют! Вот… вот хоть с покушением на государя случай, в Борках. Кто был тот господин, который всех предупредил, а? Откуда взялся? Куда исчез?..

– О! – Петя явно оторопел, да и Федя удивился. – Смело, m-lle Елизавета! Очень смело! Лучшие умы русского сыска пытались решить загадку, да так и не преуспели!

– А я смогу! – Лиза снова топнула.

– Хорошо-хорошо! – поспешно сказал Петя. – Принимаю пари. Сколько вам нужно сроку, мадемуазель?

– До Святок!

– Идёт. А на что спорим?

– Э, э, стойте, – вмешался Фёдор. – Как так-то? А проверить? Как узнаем, правильно или нет?

Однако голоса разума никто конечно же не услышал. Потому что спорщики уже стояли лицом к лицу.

– Если я выиграю, то… вы, m-lle Елизавета, при всех признаете, что гадания, колдовство и прочее такое – это вздор и ерунда!..

– Фи, monsieur Ниткин! Как это скучно!

Чёртики в глазах Лизаветы теперь уже не просто прыгали, они выплясывали камаринскую.

– Лучше, если я проиграю… если проиграю, то… то я вас поцелую! – вдруг выпалила она.

– А… э… – Петя не просто покраснел, и даже не до корней волос. Он сделался подобен варёной свёкле, замигал и предпринял попытку не то заползти под кровать, не то укрыться в шкафу. «Только не это, что угодно, только не это!» – казалось, говорил его взгляд, полный самого настоящего отчаяния.

А Федя вдруг ощутил словно бы горячий укол, и было это неприятно. Как это так – недотёпу Ниткина, у которого Севка Воротников так и отнимал бы по утрам колбасу, а по вечерам – сладкие плюшки, если б не он, Фёдор, – и поцеловать?! А как же Федя Солонов?!

– А если я выиграю, – наслаждалась Петиным смятением Лизавета, – если я выиграю… то… пожалуй, ладно, пожалею уж вас, месье. Плитку шоколада от Абрикосова, орехового, « Ноазетъ», в полфунта.

Петя только и мог, что кивнуть.

– Разбивай, Федя, – велела гостья, протягивая Пете руку.

Это несколько порадовало – «ты» и «Федя», а не «monsieur Solonov».

Он разбил – разделил ребром ладони сцепленные руки Лизы и Пети. Вот так, нечего им друг за друга цепляться, нечего!

– Вот и хорошо, мальчики. А теперь пошли, чашками звенят, сейчас ещё чай пить позовут!..

За чаем, однако, разразилась самая настоящая буря.

Нет, начиналось всё очень мирно, подали сладкие пироги, и даже у Пети лицо стало возвращаться к нормальному цвету; Лизавета принялась очень мило болтать с Надей, обсуждая гимназических учителей (благо учились обе в одном и том же заведении г-жи Тальминовой); Федя тоже постарался отдать должное трапезе, однако брошенное Лизой «хотите, я вас поцелую?» отчего-то звенело и звенело в ушах.

И, как говорится, ничто не предвещало.

Студент Валериан шушукался с Верой. Мама с Варварой Аполлоновной, судя по выражениям лиц, обсуждали если не саму свадьбу, то, по меньшей мере, помолвку; оставленный в покое папа, кажется, вздохнул свободнее и нахваливал таланты нянюшки Марьи Фоминичны. В общем, всё шло хорошо, пока мамы не решили, что подобное уединение при всех всё-таки не есть совсем уж прилично.

– А ещё Валериан трудится у нас в вечерней школе, – гордо сообщила Варвара Аполлоновна.

– О! О! – тотчас подхватила мама. – Это, наверное, очень трудно, Валериан, душечка?

На «душечку» Лиза с Надей дружно закатили глаза, едва не прыснув.

– О, помилуйте, Анна Степановна! Вовсе нет. Совсем наоборот. Видели б вы, как тянется к знаниям и просвещению этот простой народ! И как тяжко видеть нелепые ограничения, наложенные власть имущими, что тщатся не допустить крестьянского сына за парту!..

– Помилуйте, Валериан, дорогой, – заметил папа, – к нам в полк последние годы приходило почти полностью грамотное пополнение. Не все, конечно, но неграмотен из десяти едва ли один.

– Ах, Алексей Евлампьевич, не знаю ничего насчёт вашего пополнения! Вот что сам перед глазами имею, о том и речь веду. Знаете, какой у нас в школе контингент? И дети, и взрослые! Мальчишки, девчонки, мужики, бабы, даже старики!.. Неграмотные, необразованные, забитые!.. Давят их, не дают подняться, развернуться, сплошные кривды вокруг да несправедливости!..

– Да что ж вы горячитесь, Валериан, – миролюбиво (под маминым пристальным взглядом) сказал Солонов-старший, – разве ж я вам в укор что-то говорю? Работать в народной школе – благородное и нелёгкое дело. Низкий вам за него поклон – потому что мальчишки эти к нам в полк придут уже грамотными, а из грамотных солдаты куда лучше. А несправедливостей – их везде хватает.

– Нет, нет, господин Солонов, вы не понимаете! Не солдаты нужны России, а грамотные свободные граждане! Чтобы без нужды, без бедности, чтобы по справедливости всё было!.. – продолжал горячо спорить Валериан, и тут Феде стало откровенно скучно. Все эти разговоры были совершенно ни о чём. Что в Елисаветинске, что здесь – в его «возрасте» или классе, или отделении были и богатые, и бедные; причём отличники с двоечниками встречались и среди первых, и среди вторых. И потому Фёдору все эти разговоры о народном благе, что так любила вести старшая сестра Вера, успели надоесть хуже горькой редьки ещё до переезда в Гатчино.

Спор этот, похоже, не вызывал восторга и у Варвары Аполлоновны, метавшей на племянника огненные взгляды, и у мамы, точно так же взиравшей на папу. Лизавета тоже приуныла, сидела, ковыряя пальчиком скатерть.