Роберт Хайнлайн - Уолдо, Неприятная профессия Джонатана Хога и другие истории

— А что плохого в том, чтобы брать за это деньги?

«Он же неверно ставит вопрос, — подумал Стивенс. — В такой постановке на него невозможно ответить».

Он пустился в долгие и путаные рассуждения по поводу профессиональной и деловой этики. И не слишком преуспел: Уолдо вскоре перестал понимать, о чем речь.

— Боюсь, что до меня не доходит. Но я вот о чем: вы не могли бы научить меня, как вести себя с девушками? Дядя Гэс говорит, что ему просто страшно вывести меня на какую-нибудь вечеринку.

— Ну-у-у, я попробую. Обязательно. Уолдо, но я заскочил повидаться с вами по вопросам, которые возникли у нас на централи. Касательно теории двух пространств, о которой вы мне рассказывали…

— Это не теория, это факт.

— Пускай так. Но я хочу знать вот что: когда вы рассчитываете вернуться во «Фригольд» и возобновить исследования? Нам нужна кое-какая помощь.

— Вернуться во «Фригольд»? Понятия не имею. Я не собираюсь возобновлять исследования.

— Как, вообще не собираетесь? Но, бога ради, вы даже наполовину не закончили исследований, которые наметили в разговоре со мной.

— Ребята, вы и сами можете справиться. Разумеется, я всегда помогу, проконсультирую.

— Что ж, может быть, нам удастся привлечь Грэмпса Шнайдера… — с сомнением в голосе произнес Стивенс.

— Не советую, — ответил Уолдо. — Позвольте, я вам покажу письмо, которое он мне прислал.

Вышел ненадолго и вернулся с письмом:

— Читайте.

Стивенс пробежал взглядом текст.

«…Ваше великодушное предложение об участии в проекте «Новая энергия» я ценю, но, правду сказать, у меня нет интереса к подобным вещам и такую ответственность я почел бы для себя бременем. Новость о вашем выздоровлении меня крайне обрадовала, но не удивила. Мощь Иномира принадлежит тому, кто на нее притязает…» И дальше о том же. Писано было отменным старинным каллиграфическим почерком чуть дрожащей рукой; в тексте не было и следа простонародных выражений, которые Шнайдер употреблял в разговоре.

— Н-да-а-а. Кажется, я понял, что вы имеете в виду.

— Полагаю, он считает нашу возню со всякими гаджетами неким ребячеством, — задумчиво сказал Уолдо.

— Видимо, да. Но скажите, а вы-то чем собираетесь заняться?

— Я-то? Да точно еще не знаю. Одно могу сказать: повеселиться хочу. Причем повеселиться всласть. И пока только присматриваюсь, насколько это веселое дело — быть таким же человеком, как все.

Костюмер надел ему правый штиблет.

— А насчет того, как я увлекся танцами, это долгая история, — продолжал он.

— Хотелось бы поподробней.

— Из клиники звонят, — раздался в уборной чей-то голос.

— Скажите, что скоро буду. А что, если бы вы заглянули ко мне, скажем, завтра во второй половине дня? Найдется время? — обратился он к журналистке.

— Лады.

Сквозь стеснившихся вокруг репортеров и фотографов плечом прокладывал себе дорогу какой-то человек. Уолдо поймал его взгляд.

— Привет, Стенли. Рад видеть.

— Привет, Уолдо.

Глисон вынул из-под плаща какие-то бумаги и шлепнул их на колени танцору:

— Погляди, и принесешь мне их на следующий концерт, поскольку я все равно там буду. Хочется еще раз посмотреть.

— Понравилось?

— Нет слов!

Уолдо улыбнулся и подхватил бумаги:

— Где тут подпись проставить?

— Глянул бы вперед, — предупредил Глисон.

— Да ни к чему. Что тебе хорошо, то и мне. Ручку не одолжишь?

К нему пробился озабоченный коротышка:

— Уолдо, я насчет той записи…

— Мы уже говорили об этом, — отрезал Уолдо. — Я выступаю только перед публикой в зале.

— Так мы совместим запись с бенефисом в Уорм-Спрингс.

— Это другое дело. Конечно.

— Пока суд да дело, киньте глазом на эскизик.

Образец был уменьшенный, в двадцать четвертую долю листа:

ВЕЛИКИЙ УОЛДО

со своей труппой

На месте даты и названия театра пока стояли прочерки, но была фотография Уолдо в костюме Арлекина, взмывшего высоко в воздух.

— Отлично, Сэм, отлично! — радостно кивнул Уолдо.

— Опять из клиники звонят.

— Я уже готов, — отозвался Уолдо и встал. Костюмер накинул плащ на его литые плечи. Уолдо резко свистнул:

— Бальдур! Ко мне. Пошли.

У двери на миг приостановился и помахал рукой:

— Доброй ночи, ребята!

— Доброй ночи, Уолдо.

Ну все как на подбор чудо-парни!

— Это что, кровь?

Джонатан Хог нервно облизнул пересохшие губы и подался вперед, пытаясь прочитать, что написано на лежащем перед врачом листке бумаги.

Доктор Потбери пододвинул бумажку к себе и взглянул на Хога поверх очков:

— А почему вы, собственно, думаете, что у вас под ногтями кровь? Есть какая-нибудь причина?

— Нет. То есть… Ну, в общем, нет. Но ведь это все-таки кровь?

— Нет, — с каким-то нажимом сказал Потбери. — Нет, это не кровь.

Хог знал, что должен почувствовать облегчение. Но облегчения не было. Было внезапное осознание: все это время он судорожно цеплялся за страшную догадку, считая коричневатую грязь под своими ногтями засохшей кровью, с единственной целью не думать о чем-то другом, еще более невыносимом.

Хога слегка затошнило. Но все равно он обязан узнать…

— А что это, доктор? Скажите мне.

Потбери медленно смерил его взглядом.

— Вы пришли ко мне с вполне конкретным вопросом. Я на него ответил. Вы не спрашивали меня, что это за субстанция, вы просили определить, кровь это или нет. Это не кровь.

— Но… Вы издеваетесь надо мной. Покажите мне анализ.

Приподнявшись со стула, Хог протянул руку к лежащей перед врачом бумаге.

Потбери взял листок, аккуратно разорвал его пополам, сложил половинки и снова разорвал их. И снова.

— Да какого черта!

— Поищите себе другого врача, — сказал Потбери. — О гонораре можете не беспокоиться. Убирайтесь. И чтобы ноги вашей здесь больше не было.

Оказавшись на улице, Хог направился к станции надземки. Грубость врача буквально потрясла его. Грубость пугала его — точно так же, как некоторых пугают змеи, высота или тесные помещения. Дурные манеры, даже не направленные на него лично, а только проявленные при нем, вызывали у Хога тошноту, чувство беспомощности и крайний стыд.

А уж если мишенью грубости становился он сам, единственным спасением было бегство.