Келли Маквильямс - Агнес на краю света

Облегчённо вздохнув, она закрыла пространство молитвы, позволив ему потускнеть, остыть и умереть.

Через некоторое время она опустилась на колени и снова уколола Зику палец.

21 ммоль/л. Слава Богу, уровень опускался.

— Ты злишься, что я уронил свой инсулин, — угрюмо сказал Зик. — Вы все на меня сердитесь. Так ведь?

Она моргнула.

— С чего бы нам злиться на тебя?

Он пнул ногой камешек.

— От меня слишком много хлопот.

— Зик…

Его глаза ярко сверкнули.

— Бог любит тебя, и именно поэтому он дал тебе сверхспособности. Но он ненавидит меня, Агнес. Вот почему он сделал меня больным. Я знаю, что должен был умереть давным-давно. Я молился изо всех сил, но Бог так и не избавил меня от диабета.

— Остановись. — Агнес начало подташнивать. Она понятия не имела, как глубоко эти мысли ранили Зика. — Иезекииль, мне нужно, чтобы ты выслушал меня. Бог не прост, как учил тебя Пророк. Он большой, непостижимый и сложный. — Она сглотнула. — Если Бог дал тебе диабет — а я говорю только «если» — он сделал это не для того, чтобы причинить тебе боль.

Зик склонил голову набок.

— Тогда почему?

— По той же причине, по которой он дал мне мою сверхспособность, как ты это называешь. Он дал тебе эту борьбу, чтобы сделать тебя тем, кто ты есть. Мы никогда не поймем его замысел до конца.

Зик задумчиво поднял голову к небу.

— Агнес, — сказал он, наконец. — Неужели я умру?

— Тебе будет очень плохо, — серьезно сказала она, зная, что это были одни из самых важных слов, которые она когда-либо произносила. — Но ты будешь продолжать идти, потому что ты должен, и потому что я верю в тебя. А через три дня у тебя снова будет инсулин.

Остальные догнали их. Увидев Макса, лицо Зика расплылось в улыбке. Он посадил Бенни себе на плечи и пошел рядом со своим любимым Чужаком.

Агнес посмотрела на Дэнни. Ей очень хотелось зарыться лицом в его шею. Но, конечно, сейчас это вряд ли уместно.

Он улыбнулся ей.

— Вы хорошо поговорили?

— Да. — Она сделала глубокий вдох. — Но я боюсь.

Дэнни незаметно взял ее за руку.

— Теперь нам не так уж далеко идти.

Три дня — и они будут в больнице.

Даст Бог, это будет Сион.

Внутри трейлера были разбросаны остатки разбитой жизни Бет: игрушки, диван, стол, ночник Иезекииля с распятием… все было покрыто серебристой пылью. На кухне в углу темнел и молчал холодильник. Кори открыл его и прикрыл нос рукой.

— Боже. Тут всё сгнило.

Он выбросил испорченное мясо в мусорное ведро. Бет поспешила ему на помощь, смутно чувствуя себя неловко из-за своего маленького бедного трейлера. Кори, один из богатеев-Джеймсонов, никогда не видел его раньше. Но она споткнулась об игрушечный грузовик Сэма, раздавив пластик ботинком.

Упершись руками в пыльную шелковистую плитку кухни, она изо всех сил боролась с подступающими слезами… и с чем-то еще. С чем-то более темным.

В церкви ее горе по семье было чисто теоретическим, туманом воспоминаний и грез. В трейлере печаль была настоящей. Даже по отцу, чей запасной ремень лежал свернутым в углу, она чувствовала безмерную печаль.

А Бет всегда так ненавидела грусть. Это заставило ее напрячься, сжаться… и это напряжение уступило место уродливому, самозащитному страху. Она не могла выносить этот трейлер и воспоминания, которые его засоряли. Она скорее сдерет с себя кожу, чем проведет здесь еще хоть мгновение.

Свет слабо просачивался сквозь закрытые ставнями окна трейлера. Бет подошла к раскладному дивану, на котором спала с Агнес. Теперь их кровать казалась слишком маленькой. Тесной и грустной. Она принялась яростно рыться в поисках дневника, но не удивилась, обнаружив, что он исчез. Кори подошел и встал рядом с ней, все еще нервно потирая бедро.

— Агнес забрала мой дневник, — тупо повторила она.

— Но почему?

— Наверное, она думает, что со мной покончено.

— Она всегда тебя недооценивала?

— Что ты об этом знаешь? — Она резко повернулась к нему. — Ты даже не знаешь, как она выглядит!

Он успокаивающе поднял руки.

— Ты знаешь, что я подумывала о том, чтобы попросить ее сбежать со мной несколько месяцев назад? — Она сердито посмотрела на их смятые простыни. — Но я никогда не спрашивала, потому что боялась, что она откажется. Я была трусихой.

— Ты хотела убежать? Только вы вдвоем?

— Я хотела, чтобы дети тоже сбежали с нами. Иезекииль, Сэм, близнецы.

— Тебе никогда не приходило в голову спросить меня? — Она услышала боль в его голосе, такую грубую и ясную.

Бет вспыхнула, потому что, по правде говоря, она никогда даже не думала просить Кори бежать с ней. Она просто решила, что он слишком верующий.

— Прости, — пробормотала она. — Я не знала тебя так хорошо.

— Нет? — Он казался таким несчастным, что она не могла на него смотреть. — Я думал, что знаю тебя.

Она с трудом сглотнула, затем снова засунула руки под матрас.

«Ищи, перерывай».

И там, на месте дневника, лежала записка, которую, как она всегда знала, оставила бы на всякий случай Агнес.

Ее пульс стучал, как бешенный, когда она поднесла листок к затухающему свету. Пылинки кружились и мерцали.

«Дорогая Бет.

У меня есть сотовый телефон. Длинная история.

Номер телефона — 555-9801.

Люблю, А».

Скоропись воскресной школы Агнес выглядела нехарактерно неряшливой, свидетельствуя о ее спешке и безумном страхе. Бет посмотрела в сторону спальни, где отец хранил опасные вещи.

Например, винтовки.

Или сумасшедшую мать.

Или телефон.

Только отец пользовался стационарным телефоном. Он звонил мистеру Хирну, расспрашивал о случайной работе, или о том, что он должен привезти на Пасхальную ярмарку, или где можно дешево купить подержанный грузовик.

— В этом месяце никто не платил по счетам, — вслух забеспокоился Кори. — А что, если…

Но Бет уже спешила в спальню, репетируя то, что она скажет сестре, пока адреналин бежал по ее венам.

«Агнес, ты должна вернуться домой. Я думаю, ты можешь спасти их — близнецов, маму, Сэма. Если ты вернешься, то сможешь спасти их всех».

Она подняла черную трубку. Та была скользкой и пугающей. Запретной. Гудок злобно застонал ей в ухо.

А что, если Агнес не ответит?

Что, если она уже начала новую жизнь Извне и откажется подвергать ее опасности, вернувшись в это проклятое место?

«На ее месте я бы точно не стала этого делать».

У Бет вспотели крылья носа. Она провела по ним рукой и уставилась на потрепанные мамины занавески. Переломанные пластинки с мирской музыкой все еще лежали под магнитофоном, словно зазубренные осколки разбитого сердца.