Цезарий Збешховский - Искажение

— Я, — отзывается кто-то из «жетонов».

Я медленно возвращаюсь на прежнее место. Мне не хочется ни унижать сержанта, доказывая, что он ошибался, ни комментировать случившееся. Больше всего я боюсь вопросов, откуда знал про нож, но Маузер ведет себя как ни в чем не бывало. С размаху пнув ремарца в живот, он пакует всех в автозаки и наконец подходит ко мне.

— Спасибо, — просто говорит он, пожимая мне руку.

— Не за что, — отвечаю я.

Машины жандармерии огибают наши «скорпионы» и направляются в сторону базы Кентавр. Лишь когда они скрываются за углом, к моим товарищам возвращается дар речи, и они задают тот самый неудобный вопрос:

— На каком фото ты его видел, Маркус?

— Просто предчувствие, — пожимаю я плечами. — И ни на каком фото я его не видел.

— Да ты прямо гребаный ясновидец, — кричит Усиль, запрыгивая в машину.

Воскресенье, 17 апреля, 15.05

Спрятавшись в клубе, я набираю номер родителей. Долго жду, пока отец подойдет к аппарату и соизволит ответить. Такое впечатление, будто я оторвал его от какого-то важного занятия. Впрочем, скорее всего, я бы не удивился, если бы он меня не узнал.

— А, это ты, Маркус, — слегка рассеянно говорит он. — Знаешь, я тут немного вздремнул. Мама, впрочем, тоже. Мы как раз смотрели сериал по телевизору, и что-то нас сморило. Похоже, это все из-за погоды: сегодня низкое давление.

Я мысленно заготавливаю большую ложь, которая может оказаться правдой.

— Папа, я хотел сказать, что нам отменили отпуска. Я тебе раньше говорил, что обязательно приеду на вашу годовщину, но не получится. Слишком много всего происходит.

— Ой, жаль, мама очень расстроится.

— Увы, — я вздыхаю в телефон. — Может, через месяц или два.

— Скажи-ка мне еще, сынок, как ты себя чувствуешь? У нас все по-старому — у мамы болит поясница, она хочет попасть в санаторий, и, похоже, доктор Шмидт наконец выпишет ей направление.

— У меня тоже все по-старому, папа. Всё в порядке.

— Ну, хорошо, я очень рад. Передам все маме, когда проснется.

— Держись, папа. Привет маме, и до связи.

— До связи. — Он быстро кладет трубку.

Когда мы заканчиваем разговор, я вновь ощущаю комок в горле.

Понедельник, 18 апреля, 12.25

Дети способны взбесить кого угодно, и с ними хуже всего. Нас занесло в сквер на задах начальной школы, где якобы видели автомобиль с Муратом Хашией, номером десятым в списке нашей разведки. Естественно, автомобиля никаких следов, но мы ждем, пока не объявят отбой операции. Раздается звонок, и ребятишки выбегают на перемену.

Тотчас же заметив три «скорпиона» за сеткой школьного стадиона, они со всех ног бросаются к нам. Ларс был бы вне себя от радости, он обожает детей, но сейчас его послали в другое место, а здесь три остальных отделения. У меня возникает ощущение, что от воплей, раздающихся в нескольких метрах от нас, с Адамом Вернером сейчас случится удар. Несколько десятков загорелых учеников что-то кричат нам, размахивая руками за оградой.

Самые сообразительные, подобно разумным осьминогам, выбрали обходной маневр. Вместо того чтобы подойти к сетке, они пробежали по школьному коридору или нашли какую-то дыру, и теперь мчатся по тротуару в нашу сторону. Вскоре они тесным кольцом окружают патруль.

— Дай конфет, дай шоколад!

— Ты друг, ты хороший.

— Они говорят по-раммански? — удивляется Норберт Гримм.

— Несколько слов, не больше, — отвечает Пурич.

Тем временем осмелевшие ребятишки подходят еще ближе, хлопая по обшивке машин и хватая нас за рукава. Вернер совершает большую ошибку, достав из кармана жилета батончик и вручив его маленькой девочке. Поднимается суматоха — всем хочется его получить. Или получить что-нибудь другое — неважно, лишь бы не вернуться с пустыми руками.

— У меня больше нет, правда нет, — объясняет Вернер.

— Дай, дай!

— Дай денег, десять вианов! — требует стоящий впереди мальчишка.

— Нет мама, нет папа, ты друг.

— Ладно, блядь, хватит! — не выдерживает Гаус.

Забросив автомат на плечо, он вытаскивает из штанов армейский ремень и с силой хлещет им о крыло «скорпиона». Удар столь громкий, что слышен даже сквозь детские вопли. Дети мгновенно отскакивают на несколько шагов и начинают плеваться в нашу сторону.

— Хуйло! — кричит мальчишка, требовавший вианы.

— Ебанаты!

— Пососи хер!

Мы аж покатываемся со смеху.

Внезапно раздается звонок, и вся толпа за несколько секунд исчезает. Так же как раньше сломя голову бежали к нам, теперь они мчатся обратно на уроки. Стоит признать, что чувство долга победило нокаутом. То ли занятия настолько им интересны, то ли ремаркские учителя держат учеников в ежовых рукавицах.

Несколько мгновений мы не можем прийти в себя после этого нашествия гуннов. Сержант Голя, который все это время провел в машине, высовывается в окно и зовет нас к себе. Он сообщает, что Мурата Хашию застрелил на другом конце города отряд сержанта Северина, с которым было отделение Нормана. Погибли трое террористов, никто из наших солдат не пострадал.

Больше нам тут нечего делать. Мы возвращаемся в «скорпионы» и направляемся обратно на базу. Никому уже не до смеха. Настроение в Ремарке меняется крайне быстро — мы ведем здесь маниакально-депрессивную войну.

Вечером Усиль не устраивает мне дикий скандал, лишь бросает несколько ругательств и отворачивается к стене на своей койке. Он злится, что в Палат-Горга мы избили Оскара Бенеша, вместо того чтобы прийти с этим к нему. Что интересно, командиру пожаловался вовсе не Бенеш — малыш Альбин, которого мы защищали от преследований, сегодня случайно проболтался. Курьезная ситуация, но я ни в чем не виню Хокке. Он не просил нас вмешиваться — мы сами приняли решение.

— Петер, мы не пришли тогда к тебе, потому что сам бы ты все равно не справился. Это та еще скотина, — пытаюсь я смягчить ситуацию.

— Отвали, Маркус. Я думал, мы друзья.

— Ты прекрасно знаешь, что мы ничего не продумывали заранее. Порой человек действует в состоянии стресса и совершает поступки, о которых потом жалеет.

— Вы не просто так это сделали. Вы подготовились.

— У нас в той пустыне крыша поехала. — В ответ он лишь поворачивается ко мне и злобно на меня смотрит. — Впрочем, ничего с ним не сделалось. Может хоть танцевать, хоть кувыркаться.

— Я должен пойти к сержанту и обо всем ему рассказать.

В моей голове что-то щелкает, будто невидимая рука выключила свет.

— Петер, мать твою, я скажу тебе, что ты должен! Ты должен реагировать, а не делать вид, будто нет никаких проблем. Хорошо, что Ларс заметил, а то этот скот замучил бы парнишку. Где твои глаза, в жопе?

— Не учи меня, блядь!

— И не собираюсь. Пойду проветрюсь. — Я встаю с койки, натягиваю штаны и ботинки. — Я нисколько не жалею, что мы дали ему пизды. Жалею только, что ничего тебе не сказал.