Клиффорд Саймак - Ветер чужого мира [сборник litres]

В углу комнаты стояла кровать, а рядом тумбочка и на ней лампа. В другом углу уютной группой собрались три мягких кресла. На стене висели полки с книгами и возле них картина. Удивительно: ему понадобилось несколько долгих минут, чтобы признать ее. Она же была его собственная, написанная годы назад…

Бесшумно переместившись по ковру, он встал напротив картины. Одна из тех, которые ему самому особенно нравились, – честно сказать, он ни за что не расстался бы с ней и тем более не стал бы ее продавать, если бы в тот момент его не одолела отчаянная нужда в деньгах.

Герой сидел на заднем крылечке ветхой хижины. Рядом на земле, там, где ее обронили, валялась газета, раскрытая на странице объявлений о найме. Из нагрудного кармана подчеркнуто чистенькой, хоть и поношенной рабочей рубахи торчал уголок конверта – серого невзрачного конверта, в каких рассылаются чеки социальных пособий. Натруженные руки были безнадежно опущены на колени, а может статься, проверяли, не прохудились ли обтрепанные штаны. Лицо покрывала многодневная щетина, седеющие виски отбрасывали мертвенно-серый отсвет на все лицо. Волосы, давно не стриженные, свалялись и спутались, брови были густые, кустистые, а под ними в глубоко сидящих глазах застыло выражение безнадежности. У самого угла хижины пристроилась тощая кошка, к стене был прислонен сломанный велосипед. Человек не смотрел на них – взгляд его был устремлен на заваленный мусором двор и примыкающий ко двору тусклый серо-коричневый участок, выжженный засухами и небрежением. А вдали на горизонте угадывались прямые, сухопарые фабричные трубы, над которыми вился слабый дымок.

Картина была в тяжелой золоченой раме, и поневоле подумалось, что это не самая удачная окантовка для такого сюжета. К раме прилепилась бронзовая табличка, и не надо было напрягать зрение, чтобы прочитать подпись. Он знал назубок, что там написано:

БЕЗРАБОТНЫЙ

Художник Дэвид Ллойд Латимер

«Сколько же лет назад это было?» – спросил он себя недоуменно. Пять, а то и шесть? Помнилось, что натурщика звали Джонни Браун. Джонни был славный малый и позировал Латимеру неоднократно. Однако после этой картины, когда бы художник ни вспоминал о Джонни, разыскать его уже не удавалось. Латимер справлялся повсюду, даже в портовых притонах, но и там никто больше не видел Джонни и не ведал, куда он подевался.

Пять, а то и шесть лет назад картина была продана ради куска хлеба. Глупо попрекать себя этим – когда же Латимер рисовал не ради пропитания? И тем не менее вот она, картина. Он попробовал вспомнить, как же звали покупателя, но имя стерлось из памяти.

В комнате был еще и шкаф. Латимер раскрыл створки и увидел новую, с иголочки, одежду, выстроившиеся внизу ботинки и сапоги, аккуратно уложенные на полке головные уборы. Не было и тени сомнения, что все окажется точно по размеру. Те, кто придумал эту ловушку и заманил его сюда, проследили за этим. А в комоде у кровати наверняка найдется белье, рубашки, носки и свитера – именно такие, какие он выбрал бы для себя сам.

«О нас заботятся», – заявила Алиса, а за ней и Инид, когда сидела с ним на диване перед пылающим камином. Тут действительно не может быть сомнений. Никто не желает им зла. Их тут, по сути, балуют как детей.

Но остается вопрос: зачем? Почему восемь, и только восемь, человек, отобранных из многих миллионов?

Подойдя к окну, он выглянул наружу. Окно выходило на задний фасад, и взгляд падал на рощицу призрачных берез. Взошла луна и повисла молочно-белым шаром над темным пятном океана. С высоты Латимер и сейчас различал белые брызги, регулярно взлетающие над валунами.

Надо подумать, сказал он себе. Надо набраться терпения и разобраться в случившемся, выстроить все происшествия последних часов в каком-то определенном порядке. Ложиться бессмысленно – в таком напряженном состоянии он нипочем не уснет. В этой комнате ни до чего не додуматься, а может, и в доме. Надо найти местечко, где вокруг никого. Кто знает, если выйти на свежий воздух и погулять часок, хотя бы вверх-вниз по подъездной аллее, может, и удастся взять себя в руки…

На пути к входной двери он неизбежно прошел мимо гостиной. Огонь в камине сник до слабого мерцания углей. Из темноты донесся голос:

– Дэвид, это вы?

Он обернулся и всмотрелся в дверной проем. На диване перед камином сгорбился темный силуэт.

– Джонатон?

– Я самый. Почему бы вам не составить мне компанию? Я старый полуночник и вследствие того обречен на долгие часы в одиночестве. Если хотите, на столике есть кофе.

Латимер приблизился к дивану и сел. Разглядел на столике кофейник и приборы, нацедил себе чашечку и осведомился у Джонатона:

– Хотите, подолью вам свеженького?

– Будьте любезны. – Старик протянул свою чашку, и он долил ее до краев. – Грешен, – сказал Джонатон, – пью это зелье в непотребных количествах. Там в буфете есть бренди. Не плеснуть ли нам в кофе по глоточку?

– Звучит недурно, – согласился Латимер.

Он пересек комнату, отыскал бренди, вернулся с бутылкой, плеснул понемножку в обе чашки.

Устроившись поудобнее, они принялись рассматривать друг друга. В камине одно из поленьев, догорая, распалось на горку углей. Была вспышка, и при свете ее Латимер наконец-то ясно различил черты собеседника: бороду с первой сединой, брови, похожие на клинышки восклицательных знаков, – лицо резко очерченное и вместе с тем благородное.

– Вы, молодой человек, в замешательстве, – заметил Джонатон.

– Более чем верно, – признался Латимер. – Ничего не могу с собой поделать, все спрашиваю себя, кому и зачем это понадобилось.

Джонатон кивнул:

– Да и большинство из нас, видимо, до сих пор мучаются тем же. В первые дни это всего болезненнее, но и впоследствии боль не исчезает. Вы продолжаете задавать вопросы и впадаете в разочарование, а то и в депрессию оттого, что не можете найти ответов. Естественно, с течением времени вы постепенно миритесь с действительностью, она уже не так беспокоит вас, не так раздражает. В конце концов, жить здесь достаточно приятно. Все наши нужды удовлетворяются, а от нас не требуют ровным счетом ничего. Мы делаем, в сущности, все, что нам заблагорассудится. Вас, разумеется, уже познакомили с теорией Инид о том, что мы находимся под наблюдением инопланетян, которые решили запереть нас здесь ради изучения?

– Инид говорила мне, что она не то чтобы верит в это всерьез, но считает такую теорию привлекательной. По крайней мере, подобное объяснение стройно и к тому же не лишено драматизма.

– Да, конечно, не лишено, – откликнулся Джонатон, – только не выдерживает критики. Каким, например, образом инопланетяне нанимают прислугу, которая столь прилежно заботится о нас?