Дмитрий Манасыпов - Дохлокрай

Там, впереди, тени пропадали, плавно уходя в стороны. И из темноты, белая на белом, сверкающая, как полированная кость, замершая и всегда спокойная, выплывала Она. Алебастровая, тонкая, покрытая невесомой серо-звездной тканью, улыбающаяся полными губами из-под надвинутого капюшона, неизвестная и сразу же знакомая. И вот такую охотник боялся. И заигрывать с нею не спешил. Ни за что.

Сегодня Она его не встречала. Обиделась за прошлый раз?

Он, едва добравшись сюда, сел, чувствуя собственную усталость. Такую сильную, как никогда раньше. Прохладная плитка должна была отпугнуть, а оказалось наоборот. Вставать не хотелось.

Арка, где они встречались, чуть дышала из-за спины все тем же холодком, пахнущим свежестью и, как ни странно, малиной. Он повернулся к ней не задумываясь, ведь Её там не оказалось.

Хотелось привалиться к любой из статуй, стоящих по краям полукруглого узора, идущего вдоль прохода. Он, наверное, выбрал бы левую, та поблескивала гладкими прекрасными ногами настоящей красавицы, бесстыдно поблескивающей всеми изгибами, едва-едва прикрытыми каменной накидкой, сотворенной мастером так тонко, что мрамор казался прозрачным. Соседом у нее оказался атлет с кривым мечом-серпом и в глухом шлеме гоплита. К нему прислоняться не хотелось.

Да, прижаться спиной, вытянуть ноги и поспать, отдохнуть. Он даже качнулся в ее сторону, но стало лень. Сон охватывал со всех сторон, закутывал пуховым, как в детстве у бабушки, одеялом, утаскивал в себя. И так сойдет, отдохнут прямо тут.

Её ладони оказались невесомыми. Тонкие длинные пальцы с поблескивающими ровными ногтями, светящаяся белизна такой нежной, на взгляд, кожи. Серо-переливающиеся складки коснулись лица и он вздрогнул, понимая, что Её губы почти коснулись и…

– Не сейчас. Не время. Просыпайся.

Он вздрогнул, пронзенной ледяной молнией боли, воткнувшейся через висок в позвоночник, проникшей в живот, выворачивающей и одновременно разрезающей его на много-много частей, открыл рот, чтобы закричать…

И открыл глаза. Посмотрел на плесень, на глазах растекающуюся по старой штукатурке. Сел, стащил куртку и разодрал футболку, мотая руку, белеющую замершей курицей. Кровь остановилась одновременно со Словом, но лучше ему не стало, чересчур много ее ушло на спасение их двоих. Непонятное такое спасение, пока лишь отсрочившее смерть обоих.

Маша, закостенело-ледяная, смотрела глазами, становящимися все больше прозрачными. Она не кашляла, дышала красным, вылетавшим комариным роем. Час-полтора, не больше и все, этой храброй девчонки не станет, останется замороженная изнутри и высохшая колода, чернеющая и пахнущая гнилью. Чернокнижная гниль, заложенная Проводником в древнюю кость, поедала ее, просто так не остановить.

Жива! Надо успеть! Пока еще жива! Останься жив сам!

Он скрипнул зубами, снова ощутив острую крошку сломанных, ударил рукояткой тесака по голове, выгоняя никак не желающие уходить последыши-шёпоты Мрака, постарался отползти дальше.

Маша, всхлипнув, протянула к нему руку, беззвучно шепча о помощи, прося немного тепла, обычного человеческого тепла своему стынущему умирающему телу. Он чуть не взвыл от черной ярости, закипающей внутри и начавшего грызть голода, того самого, вытравливаемого десятилетие за десятилетием. Не смотри на меня, не надо, не надо!!!

Там, за спиной, на лестнице, оттаивающей все быстрее и звонко звучащей капелью и почти ручейками, бегущими все быстрее, зазвенело шагами. Тяжелыми уставшими шагами Семеныча, выжившего в мясорубке, закончившейся с бегством Проводника, выдернувшего из кадавров всю вложенную в них силу, прикрывшую эту тварь.

– Вот как.

Ушедшая на невидимый бой кровь сделала его слабее, чем обычнее. Там, посреди испаряющихся луж, стоял божедом. Стоял, криво ухмыляясь и смотря на них с Машей.

– Надо же…

Черный ствол АПСа появился из-за угла, смотря божедому в голову. Нежить не повернула головы, продолжая рассматривать двух лежащих у стены.

– Надо же, никогда бы не подумал встретить такое чудо в наше время и в наших местах, – божедом покачал головой. – Полагаю, этой женщине нужна помощь?

– А ты поломайся еще, сволота, – проворчал Семеныч, почти уткнув пистолет в его голову. – Понабивай себе цену, давай-давай.

– Мы поможем. – ведьма стояла там же, невидимая и старающаяся быть спокойной. – Не нужно драматических жестов. И попросите ваших товарищей не тыкать мне в спину острым.

– Это они еще не тыкают, стервь, – поделился Семёныч. – Если ткнут, так получишь самое сильное ощущение своей блядской проклятой жизни. Помогай, сука, и не думай, что у меня плохая память. Я вам эту подставу навсегда запомню.

– Запоминай. – божедом пожал плечами. – Нам твой век, что слону дробина. Я еще пионы на твоей могиле успею несколько раз пересадить. Раз десять. Поднимайте девушку на поверхность, а мне надо остаться с вашим другом.

Божедом пропустил двоих в черном, в масках, с стволами на ремнях через грудь. Ведьма, поигрывая красивыми светлыми бусами, чуть подергивала носом, все же выдавая волнение. За ней, в собственной крови, залившей поллица, стоял Рикер, весь подранный и совершенно не модный. Светлый стилет, старый, с узорами-наговорами по клинку, упирался ведьме в шею под подбородком.

Он отодвинулся, стараясь не мешать парням поднять Машу. А та все смотрела на него, не отводила глаз и хотела, надрывая себя, что-то сказать.

– Несите быстрее! – он сплюнул, смотря на голубой с белым, в кошачьих лапках, носок на ее ноге. Кроссовок, слетевший когда поднимали, подхватил подошедший божедом и убрал в карман своего пальто.

Он посмотрел на Семёныча, не убирающего АПС.

– Поднимись с ними и хватит грозить ножом ведьме. Уважайте чужую помощь.

– А ты с этим один останешься? Ты ж полумертвый, дружище.

– Останусь. Иди и контролируй.

Семёныч, зыркнув на божедома, тяжело потопал вверх, явно с облегчением. Бородатый здоровяк любил девчонку, как сестру, что ли, и очень хотел быть рядом. И это правильно, не хватало ему еще с ним бороться в ближайшее время.

– Плохо? – участливо спросил божедом, достав из портсигара вручную набитую папиросу и прикуривая. От спички, достав ту из спичницы, золотой, само собой. Привычки, въевшиеся в молодости, сложно растерять.

– Вроде как не понимаешь, что ли?

Божедом выпустил дым и бросил что-то звякнувшее. Перчатку тварь не снимала, и правильно. Рукоятка сломанного тесака красовалась узором из серебряной проволоки, крест-накрест пересекая морскую кожу.

– В такие моменты меня неудержимо тянет стать злым, как и полагается. – протянул, с ленцой, Другой. – Мне бы пришлось выбираться вон через тот ход, убить одежду, содрать кожу, но я бы ушел. Покойник всегда договорится с землей, ты же знаешь, верно?