Игорь Давыдов - Viva la Post Mortem, или Слава Послесмертью [СИ]

Внеочередных каникул. Своего собственного небольшого приключения. Беспечного. Беззаботного.

Фортуна ни на секунду не сомневалась, что её цель никуда не денется. Через пару дней — максимум через неделю — Полынь Смолар предстанет перед светлым ликом юной слечны Штернберк. Подобная уверенность позволяла с облегчением выдохнуть да со спокойной душой наслаждаться красотой окружающего мира.

А Богемия была очень красивым местом. На её территории расположилось великое множество густых лесов, где доминировали хвойные породы, привычные к капризам различных времён года. А уж что говорить о полуторакилометровой горе Снежке, вызывавшей благоговейный трепет у любого, кто, хотя бы, увидит её издалека?

Флора и фауна страны были крайне разнообразными, дикими, совершенно не прирученными. Но, разумеется, форгерийцев, воспитанных в страхе перед силами природы, подобное не устраивало. Не имея возможности покорить земли, на которых столь прочно укоренился Леший, они приложили все силы, чтобы максимально украсить границы человеческих владений.

В целом, это была весьма распространённая практика. Считалось, что если жилые массивы располагаются слишком близко к лесам, — а местные больше боялись именно густых и тёмных лесов, нежели открытых всем ветрам и взгляду лугов, — их требуется в обязательном порядке защитить рядом специфических построек. Например, пилонов или статуй. Чем большее величие человека демонстрируют эти сооружения, тем меньше шансов, что коварная нечисть проникнет на территории городов и деревень с целью навредить жителям.

И, что характерно, это имело под собой обоснование не только религиозное, но и практическое: на случай, если в мире, где маги поднимают людей из мёртвых, а мстительные духи являются объективной реальностью, найдётся какой-нибудь атеист-диссидент, не верящий в существование нечисти. Статистика преступлений в районах, отделённых от леса величественными статуями и шпилями, была существенно ниже, нежели в местах, где этих сооружений не имелось, или же они пострадали от рук вандалов.

Даже в самой захудалой деревеньке завсегда найдётся резчик по дереву, что окружит поселение изящными пограничными столбами, что уж говорить о городах.

Однако нигде, ни в Российской Империи, с её любовью к возвышенному величию, ни в ЕССР, с пристрастием тамошних вождей к монументальности и строгости простых форм и прямых линий, ни уж в Македонии, с её попытками в рамках культа Карго вызвать новый ренессанс, не приложили столь много усилий, сколько в Богемии, чтобы украсить дороги.

В большинстве стран лишь главные магистрали отделялись от лесов какими-либо элементами декора. И только лишь от лесов. Считалось абсолютно нормальным, когда между асфальтовым полотном и ближайшим лугом пролегает граница, состоящая лишь из не шибко толстого слоя насыпи. Дескать, открытых пространств уже хватит, чтобы ослабить Лешего в достаточной степени, чтобы он не угнался за пролетающими на полной скорости авто.

А в бывшей колонии ныне не существующей Британии, в той, что расположена в Новом Свете, вовсе декларировали, что поезда и автомобили сами по себе являются достойным воплощением человеческого величия, способным отпугнуть нечисть, просто по факту своего существования, из-за чего, когда Фортуне довелось путешествовать по тем местам, ей пару раз приходилось откладывать выезд из-за отказа водителей отправляться в путь на ночь глядя, даже несмотря на солидное вознаграждение. Впрочем, им было не по себе и днём, когда приходилось миновать участки пути, где расположившиеся по краям дороги деревья своими кронами частично скрывали асфальтированное полотно от взора солнца, словно бы сам Леший в этом месте медленно сжимал ладонь с несколькими тысячами пальцев в кулак.

То ли дело в родной Богемии, где у каждой храбии был свой неповторимый стиль. Здесь даже просёлочные дороги украшались, где простенькими, но харизматичными идолами, а где — рядами рослых деревянных солдат, смотревшихся величественно даже когда с них слезала краска, а сами они начинали медленно подгнивать. Что уж говорить о главных магистралях?

В стране, которая на добрых тридцать процентов территорий покрыта лесами, подобное внимание к путям сообщения было вполне ожидаемым. Но умаляло ли это хоть немного ту особенную контрастную красоту строгого дорожного полотна, проходящего сквозь зелёное буйство неумолимой прямой стрелой? Могло ли осознание истоков столь творческого подхода притупить чувство восторга при виде слегка потёртого бронзового воинства, защищающего путников от неумолимо надвигающихся сосен, елей и дубов? Разве допустимо не восхититься эстетикой столкновения прямого, гранёного металлического штыка с извилистой, узловатой ветвью, покрытой золотом листвы? Существуют ли люди, которым не дано оценить дихотомию стремящихся к небу высоких каменных стел и не способных к подобной прямолинейной решительности живых деревьев, словно бы склонившихся пред величием человеческого гения? И как можно не упиваться изящностью решения тех инженеров, что отказались от любых украшений и просто подняли магистраль над лесом, превратив её в многокилометровую, кажущуюся бесконечной эстакаду?

Фортуна даже жалела о том, что ей не дано ощутить всю гамму чувств, которые испытывали люди, поистине испытывающие если не страх, то, хотя бы, опаску перед любыми проявлениями дикой природы. В конце концов, девушка слишком привыкла восхищаться красотой леса, чтобы проникнуться форгерийской системой ценностей столь глубоко и начать относиться к лесам хотя бы с опаской.

Ведь если бы она могла ощутить настоящий ужас, то и защитные меры вызывали бы у неё восторг не только с эстетической точки зрения.

Именно эти мысли занимали голову дворянки, когда она велела остановить машину посреди величественной эстакады, чтобы выйти, подышать свежим воздухом, да посмотреть с высоты на рыже-зелёно-золотые волны качающихся на ветру древесных крон.

Здесь, наверху, было заметно холодней, чем в населённом пункте, где Фортуна со своей свитой в последний раз останавливалась, чтобы перекусить. Однако, неудобства, вынуждающие поплотней укутаться в белую кожанную курточку, чтобы хоть как-то защититься от ветра, вполне себе окупались теми видами, что открывались с эстакады. В конце концов, всегда можно перебороть то ощущение ленивой неги, что мешает взяться за волшебную палочку и сплести что-нибудь разгоняющее кровь.

Первой рядышком с госпожой на ограждение эстакады облокотилась Тришка Мартинес-Видок. Её высветленные волосы развевались, послушные воле ветра, но каждый раз, едва тот затихал, возвращались в положение, определённое магической укладкой.