Ким Робинсон - Министерство будущего [litres]

Местные выставляют энтузиазм напоказ, тычут пальцем в небо. Так много солнца! Ведь это энергия, верно? Энергию солнца можно использовать для извлечения воды прямо из воздуха, водорода из воды, выращивать растения для биопластмасс и биогорючего, чтобы заправлять машины, которым еще требуется жидкое топливо, использовать водород для питания турбин. Солнце помогает растить леса, связывающие углерод, поставляющие биоуголь для горелок и древесину для строительных нужд. Индия – одна сплошная солнечная электростанция замкнутого цикла. Зеленая сила. Другие страны не имеют столько солнечного света, минералов и людей, особенно людей. А еще полезных задумок.

М и Б с натянутой вежливостью кивают. Они это уже слышали. Не надо ломиться в открытую дверь. Здесь жарче, чем в аду.

Индия – новая, все согласны. Наши индийские хозяева очень довольны тем, как идут дела. Однако заметна нервозность. М и Б определенно ее видят, особенно у Ч, да у в местных тоже. Агрессивная гордость. Не трогайте нас. Чужие Индии не указ, это время прошло и не вернется. Постколониальная обида? Постгеоинженерное самооправдание? Усталость от пренебрежительного отношения мира к Индии? Все вместе взятое?

Мы приехали в Швейцарию поездом из Австрии. В Австрию закрытые поезда приходили из Италии. Швейцарцы все составы останавливали в Санкт-Галлене, просили пассажиров покинуть вагоны и пройти регистрацию. С нами поступили точно так же. Большинство пассажиров в нашем поезде были из Алжира и Туниса, «лодочники», приплывшие в Италию в надежде попасть во Францию или Романскую Швейцарию, чей язык нам понятен. Пересечь границу Швейцарии – большущий шаг к цели.

Нас согнали в кучу в огромном здании, похожем на зал паспортного контроля в аэропорту, только не таком новом. Допрашивали на французском, потом мужчин отделили от женщин, что вызвало много волнений и недовольства. Никто ничего не понимал, пока нас не привели в небольшие смотровые кабинеты и не провели беглый медосмотр, заставив раздеться до пояса и подставить грудь под рентген. Прошел слух, что они ищут признаки туберкулеза. Это само по себе оскорбительно и возмутительно, поэтому, одевшись, воссоединившись с женщинами и узнав, что их тоже раздевали, мы рассердились не на шутку – пусть рентген проводил женский персонал, но общим процессом все равно управляли мужчины. Сам подход был унизителен, и, естественно, подобное случалось не впервые – беженцы по определению не совсем люди, перекати-поле, однако этот инцидент переполнил чашу терпения. Мы ехали в Швейцарию, страну чистоты и порядка, а с нами обращались как со скотом. Вот мы и психанули. Некоторые подметили иронию: подобное обращение мы посчитали оскорбительным лишь потому, что находились в Швейцарии и ожидали приличного обращения; в Египте или Италии унижения – норма, и мы бы не пикнули. С нами и не такое еще случалось. Как бы то ни было, мы разозлились, и, когда охранники повели нас обратно к поезду, стоявшему на южной ветке, которая вроде как вела обратно в Австрию, многие начали громко протестовать, и никакие увещевания охраны не помогали. Мы отказались идти к этой ветке – какой смысл? Мы же видели, как другие поезда уходят с южных веток на восток, и были уверены, что наш поезд отправят в том же направлении. Когда тебя силком заталкивают в вагон, ощущение, скажу вам, не из приятных.

Охранникам прислали в подкрепление солдат с длинными винтовками за плечами. Мы и на солдат стали орать, а когда они взяли винтовки на изготовку, на отряд бросились несколько молодых парней. Остальные их поддержали. Мы добирались сюда из Туниса целых семь месяцев и просто не выдержали.

Ни один швейцарский солдат не открыл огонь, однако, когда мы пересекли станционные пути и толпой подбежали к зданию, навстречу нам вышли новые солдаты, а в воздухе вдруг завоняло слезоточивым газом. Одни шарахнулись в стороны, другие атаковали полицейский заслон, перед самым зданием завязалась серьезная драка. Было заметно, что полиция получила приказ не стрелять, поэтому мы осмелели, начали давить, группа молодых парней свалила полицейского, отобрала у него винтовку, кто-то выстрелил из нее в других полицейских, и тут все вдруг резко переменилось. Вспыхнула настоящая война, да только у наших была всего одна винтовка. Люди вокруг меня начали с воплями падать на землю. Кто-то крикнул: «А пули-то резиновые». Резиновые! Мы снова бросились в атаку, в суматохе группа наших проникла в здание. Внутри, по сравнению с тем, что творилось снаружи, было безопаснее всего. Да только к этому времени мы окончательно потеряли разум, у нас на глазах стреляли в наших людей, пусть и резиновыми пулями, поэтому мы избили всех, кого застали в здании. Кто-то нашел какую-то горючую жидкость и поджег большой приемный зал, и, хотя пожар получился не сильный, само здание не загорелось, дыма было хоть отбавляй – дым не такой едкий, как слезоточивый газ, но, возможно, вреднее для здоровья. Мы не соображали, что делаем, просто сходили с ума, не пропускали полицию в здание, одновременно пытаясь его поджечь, хотя сами находились внутри. Пожалуй, этот момент можно сравнить с атакой смертников. Никто из нас в тот момент ни о чем не задумывался. Я никогда не забуду это ощущение безоглядного бунта, безразличия, выживешь ли ты или погибнешь, желания причинить побольше ущерба любым способом. Главное – нанести урон, а там пусть убивают. Я жаждал, чтобы весь мир страдал, как страдали мы.

В конце концов осталось только лечь на бетонный пол, чтобы не дышать дымом. Большинство так и сделали, и нас вытащили поодиночке, стреножив, как овец перед закланием.

После допросов всех отправили во Францию. Мы воссоединились с семьями. Выяснилось, что во время бунта погибло шесть человек, среди них ни одного швейцарца. Здание почти не пострадало. Сохранилось только ощущение бунта. О, его я никогда не забуду. Когда теряешь последнюю надежду и страх, ты уже не совсем человек. Лучше или хуже – сказать трудно. Главное, что на целый час я перестал быть человеком.

К концу лета 2032 года ледяной покров Северного Ледовитого океана растаял полностью, на следующую зиму толщина морского льда не превысила даже метра, ветры и течения разломали покров на острова блинчатого льда, разделенные шугой или салом, даже внутренними «морями» шириной несколько километров. Когда наступила весна и пригрело солнце, зимняя шуга быстро растаяла, и летом круглосуточный солнечный свет проник в океан на большую глубину, значительно нагрев воду, отчего следующей зимой ледяной покров стал еще тоньше.

Адский замкнутый круг. Шапка полярного льда в Арктике, которая на момент первых замеров в пятидесятых годах прошлого века имела толщину десять метров, играла большую роль в альбедо Земли. Северным летом она отражала обратно в космос два-три процента солнечных лучей. Теперь же солнечное тепло поглощалось океаном и нагревало его. По не до конца понятным причинам среди всех мест на Земле нагревание быстрее всего происходило в Арктике и Антарктике. Процесс вызывал ускоренное таяние арктического пояса вечной мерзлоты в Сибири, на Аляске, в Канаде, Гренландии и Скандинавии, что, в свою очередь, высвобождало большие объемы углерода, а также метана – парникового газа, способного накапливать тепло в атмосфере в двадцать раз больше двуокиси углерода. Вечная мерзлота Арктики содержит больше метана, чем смог бы выработать весь рогатый скот планеты за шесть столетий. Эта гигантская отрыжка, если ее не подавить, наверняка безвозвратно столкнула бы Землю в режим джунглей, лишила бы ее ледяного покрова, что привело бы к повышению уровня мирового океана на 110 метров выше нынешнего, а глобальных температур – на 5–6 градусов Цельсия, если не выше, сделав огромные территории непригодными для обитания. Цивилизации наступил бы конец. Остатки человечества, возможно, приспособились бы к новой биосфере, однако после массового вымирания от него остались бы жалкие крохи.